и о войнѣ, Будный говоритъ: "ozwal się jeden szlachcic, Basil Ciapinski a przy nim i innych kilka, że to nie jest prezciw nauce ewanielskiej. urzad mieczowy, takže imienie szlacheckie trzumać, na wojna jachać, praw używat itd. Sparli sia z nim bracia polscy, ale iz wieszor był, dali cobie pokoj. Nazajutz też rózno sie rozjechali" [1]. Этими свидѣтельствами устанавливаются принадлежность Тяпинскаго къ социтіанству, его связь съ Буднымъ, наконецъ то, что владѣтель "убогой друкарни" былъ дѣятельнымъ членомъ секты; вмѣстѣ съ тѣмъ свидѣтельство Буднаго даетъ извѣстную точку опоры для біографическихъ поисковъ, такъ какъ изъ него открывается, что Тяпинский былъ литовскій шляхтичъ, владѣвшій имѣніемъ; документы Литовской Метрики дѣйствительно подтверждаютъ это.
Уже одинъ фактъ перевода Тяпинскимъ евангелія на белорусское нарѣчіе могъ бы вполнѣ оправдать интересъ со сторошы историка и историка литературы къ его біографія; но Тяпинский не только переводчикъ евангелія и дѣятельный членъ социніанской секты; его предисловие къ евангелію представляетъ собою весьма видный памятникъ политической литературы того времени. Давая весьма мало для характеристики религиознаго міровоззрѣнія его автора, предисловіе это въ яркихъ чертахъ представляетъ намъ національныя убѣжденiя самого Тяпинскаго и той среды, выразителемъ которой онъ является; оно не мало также говоритъ намъ о состоянии современнаго общества. Несмотря на высокое значение этого памятника, далеко выходиходящаго за предѣлы обычныхъ предисловій къ современнымъ переводамъ книгъ религиознаго содержанія, на него до сихъ поръ не обращали никакого вниманія въ литературѣ. Правда, что писатель, блестяще справившийся съ техникою перевода евангелія[2], излагаетъ свои мысли въ предисловии весьма неудобнопонятно, тяжелымъ слогомъ, употребляетъ немало полонизмовъ и пр. Эта литературная особенность предисловiя можетъ быть объяснена только тѣмъ, что мы имѣемъ дѣло съ черновымъ наброскомъ: въ одномъ мѣстѣ рукописи встрѣчаемъ на поляхъ приписку―очевидное дополненіе, которое хотелъ сдѣлать авторъ[3].
Съ разбора предисловія мы и начнемъ.
Самая важная черта въ міровоззрѣніи нашего автора―это его глубокая любовь къ русскому народу, членомъ котораго онъ себя считаетъ. Онъ много разъ говоритъ объ этомъ: „Рад покажоу мою вѣроу которую маю, а злаща народоу своемоу роускому", начинаетъ Тяпинскiй свое предисловіе. Евангеліе онъ переводитъ "зъ зычливости ку моеи отчизне". Себя онъ называетъ „русиномъ" (стр. 1). О русскомъ народѣ и особенно о его языкѣ Тяпинскій очень высокаго мнѣнія, хотя и скорбитъ о неуваженіи, которыми онъ пользуется въ его время. Русский народъ, говоритъ онъ, „зацный", прежде былъ "Довстинный, ученый"; мудрость въ словѣ Божьемъ была въ народѣ "праве яко врожоная" (стр. 3).
На Русь составляетъ самую близкую вѣтвь славнаго и ученаго народа славянъ, которымъ (т. е. славянамъ) "а што можетъ быт прироженшого одно не рус (стр. 3). Свое предисловіе онъ обращаетъ "к зацнои монархіи словенской". Тѣмъ, кто стыдится письма и слова Божія на русскомъ языкѣ, Тяпинскiй съ гордостью указываетъ на ученость и просвѣтительныя заслуги славянъ и ихъ Первоучителей. "Тутъ быхъ я имъ (хулителямъ) ихже хоть одного з мнозства личбы оных словянъ Иоанна або Григория, которых дле великое нетолко в своемъ, але тежъ и в розныхъ езыкахъ наоуки и для вдячное ихъ вымовы, ажъ золотоустыми звали". Если бы они оба были живы, Тяпинскiй взялъ бы ихъ себѣ "за причину до нихъ въ томъ, а на остатокъ за светка им тое речи": если бы они теперь были, то они увидѣли бы, какъ "окраса и оздоба народу ихъ и потомстве ихъ отнята, а просто загиноула". Достаточно вспомнить о "давныхъ часахъ", чтобы видѣть, какой "то былъ зацный, славный, острій, довстипный народъ; ихъ и умеетности, и яко многокрот посторонніе учоные народы ихъ мудрость мусели похвалять" и даже отъ них учиться. Въ примѣръ такихъ заслугъ онъ приводитъ славянский переводъ четвероевангелія и апостола, ― "которое могу мовить передъ тисячею лѣтъ отъ и которого з словянъ наложоно". Этотъ переводъ употребляется въ церквахъ сербскихъ, московскихъ, волошскихъ, болгарскихъ, хорватскихъ и др. „Тотъ мужъ нашъ милыи словенинъ" такъ самостоятельно ("пластне") перевелъ с греческаго языка, что трудно даже различить, какой языкъ переводчикъ зналъ лучше―греческий или славянский; но еслибъ онъ даже и не лучше зналъ греческий языкъ, чѣмъ славянскій, то все-таки въ этомъ переводѣ мы имѣемъ не малый "знакъ" того, что "людъ" славянский "былъ довстипный" (стр. 3).
Человѣкъ, имѣющій столь высокое представление о древнемъ славянствѣ, его языкѣ, не менее горячо почитаетъ заслуги „славной“ (стр. 1) славянской вѣры. Онъ ссылается въ данном случаѣ на „памятники" и приводитъ въ примѣръ "памети годные" "синоди", которые славяне имѣли не только
- ↑ Archiv für Slavische Philologie. XVIII, стр. 629.
- ↑ Ср. вѣрную характеристику литературных достоинствъ перевода, сдѣланную А. И. Соболевскимъ: живой, чистый бѣлорусскiй языкъ", Карскiй, „Къ истоpiи звуковъ", стр. 119.
- ↑ См. стр. 5 примѣч. въ изд. П. В. Владимірова (Кіевская Старина, 1889, январь); этимъ изданіемъ мы дальше пользуемся. Знаки препивания разставляемъ согласно ихъ теперешнему употребленію.
