Прогнала пани Катрю со двора на панщину: не уважила она ее мужа-кучера.
Пан тайком от пани хотел ей деньги дать, да не взяла их Катря. Он положил ей целковый на плечо, а она его с себя сбросила, словно лягушку; и как упал тот целковый в траву, так и залег там, даже почернел — никто до него не дотронулся. Уж сама пани, расхаживая по двору, увидела тот целковый и подняла.
— Это, верно, ты, ты деньги сеешь! — сказала она пану.— О боже мой, боже мой!
Пан не отвечал ничего, только покраснел весь.
А Катря не захотела жить на свете. Что-то приключилось с нею после того, как над ней надругались. Бегала она по лесам да по болотам: все своего ребенка искала, а потом и утонула как-то, бедняжечка!
Пан крепко опечалился, а пани говорит ему:
— Чего тебе смущаться бог знает чем? Разве ты не заметил, что она издавна была помешанная? И глаза у ней какие-то были странные; и что она ни скажет, все невпопад.
Пан ухватился за это слово.
— И впрямь, — промолвил он, — не в полном уме она была.
Помешанная да помешанная, чего еще? Потолковали меж собой и успокоились оба.
Наняли себе господа какого-то москаля-солдата из города в повара. То-то был странный человек! Сготовит он господам обед, сам пообедает, да и ляжет на лавку, и все свищет, все свищет да свищет — да вдруг как запоет, звонко так и тонко, точно петух. Мало ему нуждушки было до нашего горя. Только спросит, бывало:
— Что, сегодня били? — И прибавит: — Иначе нельзя: на то служба.
И Назар уж не тот стал, и он уж словно опустился; а все подшучивает:
— Когда бы хотя один день кто мне послужил, я бы этого до самой смерти не забыл!
Пани нового повара очень хвалит, что «какой он человек хороший и как меня он уважает, как почитает меня»; а он, бывало, как станет перед ней, то, как стрела, выпрямится, руки опустит, глазами в нее уставится.
— Ловил я рябого поросенка, ушел рябой поросенок в бурьян, тогда я за черного поросенка; поймал я черного поросенка, ошпарил я черного поросенка, зажарил я черного поросенка, — так это
