— Разве в потемках! — весело возразила молодица.
Славная была та бабенка, звали ее Катрей: белокурая, немножко курносая, глазки голубые, светленькие, а сама кругленькая, свеженькая, как яблочко, в красном очипке. Смешливая она была, на словах бойкая, а уж какая проворная: и говорит, и работает, и ребенка качает, и все разом; то у стола ее шитые рукава мелькают, то возле печки ее перстни поблескивают.
— Ну, ну! — говорит Назар.— Когда бы не галушки, я бы тебе отпел.
А тут как раз Катря поставила на стол миску с галушками.
Назар мигнул мне:
— Не грех тому хорошо поужинать, кто не обедал!
Стали мы ужинать. Катря и говорит и шутит, а все сдается мне, как будто ее что-то беспокоит, как будто она грустит. Старушка сидит за столом тихонько, величаво, думу какую-то думает, только Назар шалит, да балагурит, да хохочет, зубами перед таганцом так и сверкает, а зубы у него, я уже сказала, как сметана. На того парубка я уже больше не смотрела.
— А что, моя пташечка, — спрашивает у меня старуха, — давно ты у молодой пани служишь?
— Как она собой хороша! — ввернула слово молодичка.
— Что в том толку, что хороша, — гаркнул Назар, — коли смотрит так, что даже молоко от ее взгляда киснет!
Старуха тяжело вздохнула:
— Полно тебе, Назар, полно.
— А наш пан такой приветливый, — заговорила опять молодица.
— Дай ему господи и жену под пару! — сказала старушка.
— Каково-то теперь нам будет? — промолвила молодичка, вздохнула и задумалась. — Каково-то будет? — повторила она тихо и поглядела на меня, словно глазами спрашивая.
А я молчу.
— Будет как господь даст, голубка, — говорит старуха.
— Ну, что будет, то будет, мы всё переживем, «перебудем», — вскрикнул Назар, — а теперь за галушки! Ты что, Прокоп, не идешь? Пани тебе в глаза бросилась, что ли? Или, может быть, эта королева?
И он кивнул на меня головой.
— Пускай та пани и во сне мне не привидится, — сказал он, садясь против меня. — Где родилась она, такая неприветная?
Тогда молодица ко мне обратилась:
— Девушка милая, скажи нам всю сущую правду по душе…
Она умолкла.
