— Готов, паночку, — тихо и не торопясь отвечает старуха.
— Сердце мое, — говорит он пани, — может, мы и поужинали бы?
— Я не хочу ужинать.
Пани выбежала и хлопнула дверью.
— Так и я не буду ужинать, — говорит пан уже печально.
— Так я пойду себе. Покойной ночи, паночку.
— Иди, да смотри, старая, чтоб я не бегал за тобою сам! — закричал было пан, но старушка учтиво отвечала: «Хорошо, паночку», и он тотчас утихнул.
Она поклонилась и пошла.
Ходил-ходил пан по комнате, слышно ему, что пани за стеною плачет. «Боже мой! — проговорил он про себя. — Чего она плачет?» И так он проговорил те слова тихо да уныло.
Не утерпел, пошел к ней. Стал ее целовать, уговаривать. Не малое время он ее упрашивал, пока она перестала плакать.
— А ужинать я не хочу,— говорит пани,— я на твоих слуг даже смотреть не могу: так они с тобою обходятся, как с равным — родственники, да и полно!
Сижу я одна в девичьей. Скучно мне, томно — такая кругом тишь! «Вот житье-то мое какое будет, красное житье! Теперьто,— думаю я себе,— наживутся наши девушки вволю без моей пани. Весело да любо им вместе, а мне — чужая сторонка, и души нет живой возле меня!»
Вдруг кто-то в окошечко стук!
Я так и сомлела вся. Сама уж и не знаю, каким образом, а тотчас догадалась, кто это стучит. Сижу, будто не слышу.
Обождали немножко; опять стучат. Я вскочила да все двери попритворила, чтоб господа не услыхали.
— А кто это тут? — спрашиваю.
— Я, дивчино горличко.
— Верно, — говорю, — ошиблись, не в то окошко проситесь?
—Как бы не так! На что же после того и глаза во лбу, коли не на то, чтоб увидать, кого нужно?
— Уж нужно! Вот вздумали разговаривать сквозь двойное стекло! Ступайте себе: еще господа услышат.
Я отошла.
А он все свое:
— Дивчино, дивчино!..
