суждаю: я здесь останусь, в Дубцах, буду за вашим хозяйством присматривать, а ты хозяйствуй у себя в хуторе; а то либо там, либо здесь придется хозяйство бросить: оно изведется, и покоя душе не будет. От панского глаза и скотина добреет, недаром сказано.
— Хорошо, бабушка, хорошо, пускай будет по-вашему… Ах, бабуся! Говорю вам, я словно другой раз на свет родилась.
— Так будь же ты у меня веселенькая, не плачь.
— Не буду плакать, бабуся, не буду.
Жених только что на порог — панночка говорит ему:
— Бабушка нам Дубцы дает, бабушка нам Дубцы дает!
А он отвечает ей, да так спокойно, с тихой усмешкой:
— Ты радуешься, и я рад. Я сам очень люблю Дубцы: мы тут спознались, слюбились. Помнишь, тогда какой был сад зеленый, цветущий, как мы в нем гуляли да разговаривали?
А она ему:
— Сад зеленый, сад цветущий! Ты вспомни лучше: Дубцы какой доход дают!
Жених даже вздрогнул и смотрит на нее, будто его что-то удивило, в сердце ужалило.
— Что с тобой? — спрашивает его панночка. — Что ты так на меня смотришь? Разве я что-нибудь нехорошее сказала? Разве не хочешь ты со мною хозяйничать?
Взяла его за руку, а сама улыбается ласково. И он улыбнулся и говорит:
— Ты моя хозяюшка милая!
Повеселела панночка. Хлопочет над своим приданым; приказывает, распоряжается и сама во все входит. Навезли из города башмачников, портных, швей, купцов, торговок. Сама суетится, жениха гоняет. Весь дом как в котле кипит. Настало тогда для нас времечко тяжелое! Наше ведь дело известное: хорошо ли, худо ли панам, а нам одно верно, по пословице: людям свадьба, а курице смерть.
Наехало на свадьбу панов, пани. Так все хоромы и гудят, точно улей; панночки с любопытством приданое рассматривают, удивляются:
— Ах, как это хорошо! Ах, как это чудесно! Вот это каково? А это, верно, очень дорого стоит!
Иная как увидит что-нибудь — платок ли, платье ли, так даже глаза зажмурит, словно ей что за сердце ущипнет. Льнут они ко всему этому, как мухи к меду. Насилу мы уж их спровадили.
