И мы поем. Голоса дребезжат, вибрируют и обрываются, как у косарей. Поем мы что-то простенькое, деревенское.
Перед сном устраиваем спальни — застилаем положенные в ряд мешки простынями.
На следующий день нас поднимают ни свет заря, в половине пятого. Спать хочется, а вставать надо. В раскрытое окно слышно, как щебечут воробьи и гогочут гуси.
Солнце пробилось сквозь акации, растущие под окнами, и нарисовало на стене, на золотых, червонных квадратах, тончайшее кружево листвы.
Пьем чай и, заспанные, отправляемся на работу. Руки чуть побаливают после вчерашней гармановки.
Небо нежное. Облака еще не поднялись над степью. Солнце струит теплые золотистые нити. Воздух не совсем прозрачный, чуть туманный. Низины и овраги налиты синим заревым туманом, и синий дым высокими, легкими и прямыми столбами поднимается вверх.
Хозяйка удивлена. Она думала, что мы не придем. Интересуется, где мы ночевали и хорошо ли нас кормят.
Сегодня будем целый день веять.
Посреди гладкого, слегка влажного от росы гармана куча вымолоченного хлеба. Эта куча да еще, пожалуй, стог соломы — наша гордость.
— Ну, хлопцы, тащите вон оттуда молотилку, — приказывает хозяйка. — Сюда вот!
Мы беремся кое-как за ручки, тужимся маленько и несем. Мне кажется, что мы походим на рабочих, несущих пианино.
Работа очень простая, несложная, но дьявольски утомительная. Сводится она к тому, что один работник насыпает в молотилку вымолоченный хлеб, другой крутит, а третий сгребает зерно, которое сыплется сзади, в кучу.
Начинаю крутить я. Сначала легко, но через десять минут устаю. Начинает крутить товарищ, а я — насыпать. Потом товарищ устает и начинает сгребать зерно, а тот, кто сгребал зерно, крутит.
И так далее. До бесконечности.
Молотилка стучит. Полова блестящей тучей летит вперед и мягко оседает продолговатой горкой. Зерно сыплется сзади желтоватой рекой.
,_стр._12.jpg&oldid=5142579){kind=link}