прекословь. Какъ отзудитъ, тогда обсказывай: «такъ, молъ, и такъ!» Дозволитъ!
Митюшинъ, слегка поблѣднѣвшій и возбужденно припоминая смѣлыя слова, который хотѣлъ сказать, быстро спустился въ каютъ-кампанію.
Тамъ сидѣли почти всѣ офицеры корабля вокругъ большого стола за чаемъ.
При появленіи «отчаяннаго» оживленные разговоры и споры вдругъ стихли.
Въ каютъ-кампаніи только-что узнали, что этотъ исправный и способный матросъ осмѣлился «бунтовать» и ругать при матросахъ даже самого адмирала. А боцмана чуть-было не ударилъ.
И многіе офицеры изумленными и безпощадными глазами оглядывали маленькаго смугловатаго матроса съ «дерзкими» глазами, который рѣшительно и смѣло шелъ, направляясь къ каютѣ старшаго офицера.
— Экая наглая скотина! Тоже агитаторъ на военномъ кораблѣ! — презрительно воскликнулъ одинъ юный пригожій мичманъ.
— Не ругай человѣка. Не по-джентльменски! Да еще не въ отместку ли наговорилъ боцманъ. Нельзя ему довѣрять! — произнесъ по-французски высокій, съ открытымъ добродушнымъ лицомъ брюнетъ-мичманъ, обращаясь къ товарищу укоризненно.
Митюшинъ догадался, что рѣчь о немъ. Онъ зналъ, что брюнетъ былъ «доберъ» съ матросами и «понималъ законъ».
«Отчаянный» бросилъ на мичмана быстрый, сочувственный взглядъ, точно благодарилъ единственнаго защитника, и безъ всякой робости постучалъ въ двери каюты старшаго офицера.
