его воображеніе рисовало уже нещадную оскорбительную порку «по закону», послѣ перевода въ штрафные.
Но «отчаянный» не только не сожалѣлъ о случившемся, а, напротивъ, испытывалъ нравственное облегченіе. Острое безпокойство возмущенной души точно утихло послѣ того, какъ боцманъ получилъ вполнѣ имъ заслуженную сдачу.
«По крайней мѣрѣ пусть знаетъ, какой онъ подлецъ!»
Митюшинъ предполагалъ, что боцманъ уже докладываетъ старшему офицеру объ «отчаянности» подчиненнаго, и послѣ отдыха старшій офицеръ позоветъ къ себѣ и потребуетъ объясненія.
«Отчаянный» нетерпѣливо и тревожно ждалъ призыва. И думалъ:
«Хотя старшій офицеръ и строгій, но позволить обсказать все дѣло и тогда пойметъ, что исправный и усердный по службѣ матросъ, который ни разу еще не былъ беззаконно наказанъ, не въ отместку за себя «одерзничалъ» боцману. И какой же Митюшинъ бунтовщикъ, если онъ только «безпокоится» изъ-за закона и подлости боцмана?
«Отчаянный» не спалъ. Не до сна ему было.
Онъ новторялъ въ умѣ то, что объяснитъ старшему офицеру, настроенному боцманомъ, и смѣлость «отчаяннаго» диктовала смѣлыя слова. Они, казалось ему, должны быть такъ же убѣдительны, какъ сама правда.
И сомнѣнія разсѣивались, какъ тучи вѣтромъ. Безпокойному мечтателю-матросу вѣрилось, что правда «окажетъ», и что старшій офицеръ «полнымъ ходомъ войдетъ въ понятіе».
Митюшинъ всномнилъ, что до сихъ поръ его не обезкураживали на «Грозящемъ».
