зіею осталась цѣла, потому что была со сводами; взяли муки, масла постнаго, крупы и еще кое-чего оставшагося изъ платья, а деньги спрятанныя стали было искать, но не тутъ то было, ихъ какой-то добрый человѣкъ прежде насъ вырылъ; взявъ всякій по ношѣ, пошли въ Воспитательный Домъ; но лишь перешли большую улицу и только вступили въ переулокъ, откуда ни взялись шестеро Французовъ; остановивъ насъ, начали раздѣвать и обыскивать; ко мнѣ подошли четверо и въ одно время начали скидывать, кто сюртукъ, галстукъ, другой панталоны, третій сапогъ, четвертый другой и растянули такъ, что я во время ихъ занятія около меня не дотрагивался до земли, а носили или, лучше сказать, таскали на рукахъ, таща каждый въ свою сторону. Напослѣдокъ опустили, оставя меня въ одной только рубашкѣ; опамятовавшись немного, сказалъ одному изъ нихъ: мусье! какъ пойду? и показалъ на себя и на Воспитательный Домъ, но онъ вмѣсто отвѣта выхватилъ саблю и сдѣлалъ махъ, я отсторонился, и махъ миновалъ меня на четверть, я тутъ такъ и обмеръ; послѣ меня зачали такимъ же образомъ поступать и съ другими моими товарищами; я, опамятовавшись нѣсколько, стоялъ, какъ изступленный, въ одной рубашкѣ и смотрѣлъ, какъ съ прочими управлялись; между ними замѣтилъ одного нѣсколько человѣколюбивѣе, я подошелъ къ нему и показалъ на себя и на Воспитательный Домъ, черезъ что далъ ему понять, что мнѣ нельзя идти въ одной рубашкѣ; онъ, понявъ мои пантомины, бросилъ мнѣ на плеча шубу, которую отнялъ у одного изъ моихъ товарищей; итакъ, обобравъ насъ кругомъ, ушли, оставя намъ крупу и масло постное, котораго они не любятъ, но мы и этому были рады и что самихъ Богъ спасъ отъ смерти; — и этимъ хлѣбомъ питались цѣлую недѣлю; потомъ генералъ Иванъ Акинѳіевичъ Тутолминъ, начальникъ Воспитательнаго Дома, собравъ насъ всѣхъ, сколько было
зиею осталась цела, потому что была со сводами; взяли муки, масла постного, крупы и еще кое-чего оставшегося из платья, а деньги спрятанные стали было искать, но не тут-то было, их какой-то добрый человек прежде нас вырыл; взяв всякий по ноше, пошли в Воспитательный дом; но лишь перешли большую улицу и только вступили в переулок, откуда ни взялись шестеро французов; остановив нас, начали раздевать и обыскивать; ко мне подошли четверо и в одно время начали скидывать кто сюртук, галстук, другой панталоны, третий сапог, четвертый другой и растянули так, что я во время их занятия около меня не дотрагивался до земли, а носили или, лучше сказать, таскали на руках, таща каждый в свою сторону. Напоследок опустили, оставя меня в одной только рубашке; опамятовавшись немного, сказал одному из них: «Мусье! как пойду?» — и показал на себя и на Воспитательный дом, но он вместо ответа выхватил саблю и сделал мах, я отсторонился, и мах миновал меня на четверть, я тут так и обмер; после меня зачали таким же образом поступать и с другими моими товарищами; я, опамятовавшись несколько, стоял, как иступленный, в одной рубашке и смотрел, как с прочими управлялись; между ними заметил одного несколько человеколюбивее, я подошел к нему и показал на себя и на Воспитательный дом, через что дал ему понять, что мне нельзя идти в одной рубашке; он, поняв мои пантомины, бросил мне на плеча шубу, которую отнял у одного из моих товарищей; итак, обобрав нас кругом, ушли, оставя нам крупу и масло постное, которого они не любят, но мы и этому были рады и что самих бог спас от смерти; — и этим хлебом питались целую неделю; потом генерал Иван Акинфиевич Тутолмин, начальник Воспитательного дома, собрав нас всех, сколько было
