жественное судилище, то это еще нисколько не обязываетъ меня признавать въ васъ моихъ судей. Пусть судитъ насъ не законъ, облаченный въ сенаторскій мундиръ, пусть судитъ насъ не рабье свидѣтельство сословныхъ представителей по назначенію, не жандармская подлость. Пусть судитъ насъ свободно и нелицепріятно выраженная народная совѣсть. Пусть судитъ насъ эта великомученица исторіи — народная Россія.
Я убилъ великаго князя, члена императорской фамиліи, и я понимаю, если бы меня подвергли фамильному суду членовъ царствующаго дома, какъ открытаго врага династіи. Это было бы грубо и для 20-го вѣка дико, но это было бы, по крайней мѣрѣ, откровенно. Но гдѣ же тотъ Пилатъ, который, не омывъ еще рукъ своихъ отъ крови народной, послалъ васъ сюда строить висѣлицу. Или, можетъ быть, въ сознаніи предоставленной вамъ власти вы овладѣли его тщедушною совѣстью настолько, что сами присвоили себѣ право судить именемъ лицемѣрнаго закона въ его пользу? Такъ знайте же, я не признаю ни васъ, ни вашего закона. Я не признаю централизированныхъ государственныхъ учрежденій, въ которыхъ политическое лицемѣріе прикрываетъ нравственную трусость правителей, и жестокая расправа творится именемъ оскорбленной человѣческой совѣсти, ради торжества насилія.
Но гдѣ ваша совѣсть? Гдѣ кончается ваша продажная исполнительность и гдѣ начинается безсребренность вашего убѣжденія, хотя бы враждебнаго моему? Вѣдь вы не только судите мой поступокъ, вы посягаете на его нравственную цѣнность. Дело 4-го февраля вы не называете прямо убійствомъ, вы именуете его преступленіемъ, злодѣяніемъ. Вы дерзаете не только судить, но и осуждать. Что же вамъ даетъ это право? Не правда ли, благочестивые сановники, вы никого не убили и опираетесь не только на штыки и законъ, но и на аргументы нравственности. Подобно одному ученому профессору временъ Наполеона III, вы готовы признать, что существуютъ двѣ нравственности. Одна для обыкновенныхъ смертныхъ, которая гласитъ: «не убій», «не укради», а другая нравственность политическая для правителей, которая имъ все разрѣшаетъ. И вы дѣйствительно увѣрены, что вамъ все дозволено и что нѣтъ суда надъ вами...
Но оглянитесь: всюду кровь и стоны. Война внѣшняя и война внутренняя. И тутъ, и тамъ пришли въ яростное столкновеніе два міра, непримиримо враждебныхъ другъ другу: бьющая ключемъ жизнь и застой, цивилизація и варварство, насиліе и свобода, самодержавіе и народъ. И вотъ результатъ: позоръ неслыханнаго пораженія военной державы, финансовое и моральное банкротство государства, политическое разложеніе устоевъ монархіи внутри, наряду съ естественнымъ развитіемъ стремленія къ политической самостоятельности на
жественное судилище, то это еще нисколько не обязывает меня признавать в вас моих судей. Пусть судит нас не закон, облаченный в сенаторский мундир, пусть судит нас не рабье свидетельство сословных представителей по назначению, не жандармская подлость. Пусть судит нас свободно и нелицеприятно выраженная народная совесть. Пусть судит нас эта великомученица истории — народная Россия.
Я убил великого князя, члена императорской фамилии, и я понимаю, если бы меня подвергли фамильному суду членов царствующего дома, как открытого врага династии. Это было бы грубо и для 20-го века дико, но это было бы, по крайней мере, откровенно. Но где же тот Пилат, который, не омыв еще рук своих от крови народной, послал вас сюда строить виселицу. Или, может быть, в сознании предоставленной вам власти вы овладели его тщедушною совестью настолько, что сами присвоили себе право судить именем лицемерного закона в его пользу? Так знайте же, я не признаю ни вас, ни вашего закона. Я не признаю централизированных государственных учреждений, в которых политическое лицемерие прикрывает нравственную трусость правителей, и жестокая расправа творится именем оскорбленной человеческой совести, ради торжества насилия.
Но где ваша совесть? Где кончается ваша продажная исполнительность и где начинается бессребренность вашего убеждения, хотя бы враждебного моему? Ведь вы не только судите мой поступок, вы посягаете на его нравственную ценность. Дело 4-го февраля вы не называете прямо убийством, вы именуете его преступлением, злодеянием. Вы дерзаете не только судить, но и осуждать. Что же вам дает это право? Не правда ли, благочестивые сановники, вы никого не убили и опираетесь не только на штыки и закон, но и на аргументы нравственности. Подобно одному ученому профессору времен Наполеона III, вы готовы признать, что существуют две нравственности. Одна для обыкновенных смертных, которая гласит: «не убий», «не укради», а другая нравственность политическая для правителей, которая им все разрешает. И вы действительно уверены, что вам все дозволено и что нет суда над вами...
Но оглянитесь: всюду кровь и стоны. Война внешняя и война внутренняя. И тут, и там пришли в яростное столкновение два мира, непримиримо враждебных друг другу: бьющая ключом жизнь и застой, цивилизация и варварство, насилие и свобода, самодержавие и народ. И вот результат: позор неслыханного поражения военной державы, финансовое и моральное банкротство государства, политическое разложение устоев монархии внутри, наряду с естественным развитием стремления к политической самостоятельности на
