Избравъ политическое убійство, какъ средство, револьверъ и бомбу, какъ оружіе, они путемъ террора пытаются ускорить политическое освобожденіе Россіи.
Это не убійство изъ-за угла. Измѣнились условія жизни, измѣнились и способы борьбы.
Они видятъ невозможность, при современномъ оружіи, народнымъ массамъ съ вилами и дрекольями, этимъ исконнымъ народнымъ оружіемъ, разрушать современныя Бастиліи. Послѣ 9-го января они уже знаютъ, къ чему это приводитъ; пулеметамъ и скорострѣльнымъ ружьямъ они противопоставили револьверы и бомбы, эти баррикады XX вѣка. Они безпощадные враги современного строя, но они не ищутъ пощады и себѣ.
На смертный приговоръ они смотрятъ, какъ на смерть за свои убѣжденія съ оружіемъ въ рукахъ. Они не щадятъ чужой жизни, но съ дикой роскошью расточаютъ и свою.
Они губятъ, но гибнутъ и сами. Погибнетъ и онъ.
Но и вы отнесетесь къ нему, не какъ къ преступнику, но какъ къ врагу послѣ сраженія.
И, свершая свой судъ, помните, что въ грядущіе дни, кровавая заря которыхъ уже виднѣется на небосклонѣ, на чашѣ вѣсовъ, коими будетъ мѣриться все прошлое, не послѣднее мѣсто займетъ и вашъ приговоръ.
Не отягчайте этой чаши. Крови въ ней безъ того достаточно....
Избрав политическое убийство, как средство, револьвер и бомбу, как оружие, они путем террора пытаются ускорить политическое освобождение России.
Это не убийство из-за угла. Изменились условия жизни, изменились и способы борьбы.
Они видят невозможность, при современном оружии, народным массам с вилами и дрекольями, этим исконным народным оружием, разрушать современные Бастилии. После 9-го января они уже знают, к чему это приводит; пулеметам и скорострельным ружьям они противопоставили револьверы и бомбы, эти баррикады XX века. Они беспощадные враги современного строя, но они не ищут пощады и себе.
На смертный приговор они смотрят, как на смерть за свои убеждения с оружием в руках. Они не щадят чужой жизни, но с дикой роскошью расточают и свою.
Они губят, но гибнут и сами. Погибнет и он.
Но и вы отнесетесь к нему, не как к преступнику, но как к врагу после сражения.
И, свершая свой суд, помните, что в грядущие дни, кровавая заря которых уже виднеется на небосклоне, на чаше весов, коими будет мериться все прошлое, не последнее место займет и ваш приговор.
Не отягчайте этой чаши. Крови в ней без того достаточно....
Прежде всего — фактическая поправка: я — не подсудимый передъ вами, я вашъ плѣнникъ. Мы — двѣ воюющія стороны. Вы — представители императорскаго правительства, наемные слуги капитала и насилія. Я — одинъ изъ народныхъ мстителей, соціалистъ и революціонеръ. Насъ раздѣляютъ горы труповъ, сотни тысячъ разбитыхъ человѣческихъ существованій и цѣлое море крови и слезъ, разлившееся по всей странѣ потоками ужаса и возмущенія. Вы объявили войну народу, мы приняли вызовъ. Взявъ меня въ плѣнъ, вы теперь можете подвергнуть меня пыткѣ медленнаго угасанія, можете меня убить; но надъ моей личностью вамъ не дано суда. Какъ бы вы ни ухищрялись властвовать надо мною, здѣсь для васъ не можетъ быть оправданія, какъ не можетъ быть для меня осужденія. Между нами не можетъ быть почвы для примиренія, какъ нѣтъ ея между самодержавіемъ и народомъ. Мы все тѣ же враги и, если вы, лишивъ меня свободы и гласнаго обращенія къ народу, устроили надо мною столь тор-
Прежде всего — фактическая поправка: я — не подсудимый перед вами, я ваш пленник. Мы — две воюющие стороны. Вы — представители императорского правительства, наемные слуги капитала и насилия. Я — один из народных мстителей, социалист и революционер. Нас разделяют горы трупов, сотни тысяч разбитых человеческих существований и целое море крови и слез, разлившееся по всей стране потоками ужаса и возмущения. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Взяв меня в плен, вы теперь можете подвергнуть меня пытке медленного угасания, можете меня убить; но над моей личностью вам не дано суда. Как бы вы ни ухищрялись властвовать надо мною, здесь для вас не может быть оправдания, как не может быть для меня осуждения. Между нами не может быть почвы для примирения, как нет ее между самодержавием и народом. Мы все те же враги и, если вы, лишив меня свободы и гласного обращения к народу, устроили надо мною столь тор-
