ственной обстановки, съ сердцемъ, волнующимся всей болью общественныхъ исканій, съ головой, лихорадочно работающей надъ разрѣшеніемъ великихъ общественныхъ проблемъ. Для поднадзорнаго Каляева, лишеннаго товарищеской среды, для политически-неблагонадежнаго Каляева, закрывается доступъ къ легальной общественной дѣятельности. Онъ бросается въ нелегальную. Онъ сходится съ партіей. Вѣдь это — логика событій, математическая аксіома, съ желѣзной необходимостью раскрывающаяся въ жизни нашего юноши.
Этапъ второй: Каляевъ — соціаль-демократъ. Соціаль-демократія великое историческое движеніе нашего времени. Оно превращаетъ недисциплинированную чернь въ организованный пролетаріатъ, добивающійся культурными средствами своего права на счастье. Соціаль-демократія во всемъ цивилизованномъ мірѣ — признанная политическая партія, и только у насъ бросаютъ людей въ тюрьмы за участіе въ ней.
Былъ арестованъ и Каляевъ. Арестованъ онъ былъ въ Силезіи, выданъ русскому правительству, и вотъ за чтеніе заграницей произведеній русской заграничной литературы, — а кто изъ насъ этого не дѣлает? — Каляева опять сажаютъ въ тюрьму и на 5 лѣтъ запрещаютъ въѣздъ въ крупнѣйшіе центры Россіи.
Юноша цѣликомъ поглощенъ жаждой мысли, стремленіемъ къ свѣту, къ кипучей дѣятельности. Его манитъ столица, гдѣ «гремятъ витіи, кипитъ идейная борьба», а онъ долженъ убивать время въ какой-нибудь Вологдѣ. Одинъ выходъ — заграница. И вотъ Каляевъ исчезаетъ на два года. Его теряетъ изъ виду правительство, знакомые, даже семья, пока внезапно грозная фигура «народнаго мстителя», по его выраженію‚ не появляется съ бомбой въ рукахъ передъ каретой великаго князя.
Съ тяжелымъ чувствомъ кончаю я защиту... И не только потому, что мнѣ приходится говорить чуть ли не передъ строящимся эшафотомъ, нѣтъ, — надежда никогда не покидаетъ человѣка. Но наше положеніе тѣмъ труднѣе, что подсудимый заявилъ непреклонное требованіе, чтобы мы ни однимъ словомъ не обмолвились въ его личную защиту. На нашихъ глазахъ человѣкъ бросается въ воду и тонетъ‚ и мы не смѣемъ пошевелиться, не смѣемъ протянуть ему руку помощи. А между тѣмъ мы, адвокаты, въ подсудимомъ видимъ не преступника, а человѣка. Перед нами открывается не только дверь камеры‚ но и сердце узника. И тамъ, гдѣ вы только судите и караете, мы понимаемъ и любимъ.
Въ моей рѣчи нѣтъ словъ для того, чтобы передать вамъ всю тяжесть ощущенія знакомиться съ жизнью, когда она уже обречена на смерть. Хочется бороться‚ бороться до послѣдней возможности и во что бы то ни стало. Но я счелъ бы
ственной обстановки, с сердцем, волнующимся всей болью общественных исканий, с головой, лихорадочно работающей над разрешением великих общественных проблем. Для поднадзорного Каляева, лишенного товарищеской среды, для политически-неблагонадежного Каляева, закрывается доступ к легальной общественной деятельности. Он бросается в нелегальную. Он сходится с партией. Ведь это — логика событий, математическая аксиома, с железной необходимостью раскрывающаяся в жизни нашего юноши.
Этап второй: Каляев — социал-демократ. Социал-демократия — великое историческое движение нашего времени. Оно превращает недисциплинированную чернь в организованный пролетариат, добивающийся культурными средствами своего права на счастье. Социал-демократия во всем цивилизованном мире — признанная политическая партия, и только у нас бросают людей в тюрьмы за участие в ней.
Был арестован и Каляев. Арестован он был в Силезии, выдан русскому правительству, и вот за чтение за границей произведений русской заграничной литературы, — а кто из нас этого не делает? — Каляева опять сажают в тюрьму и на 5 лет запрещают въезд в крупнейшие центры России.
Юноша целиком поглощен жаждой мысли, стремлением к свету, к кипучей деятельности. Его манит столица, где «гремят витии, кипит идейная борьба», а он должен убивать время в какой-нибудь Вологде. Один выход — заграница. И вот Каляев исчезает на два года. Его теряет из виду правительство, знакомые, даже семья, пока внезапно грозная фигура «народного мстителя», по его выражению‚ не появляется с бомбой в руках перед каретой великого князя.
С тяжелым чувством кончаю я защиту... И не только потому, что мне приходится говорить чуть ли не перед строящимся эшафотом, нет, — надежда никогда не покидает человека. Но наше положение тем труднее, что подсудимый заявил непреклонное требование, чтобы мы ни одним словом не обмолвились в его личную защиту. На наших глазах человек бросается в воду и тонет‚ и мы не смеем пошевелиться, не смеем протянуть ему руку помощи. А между тем мы, адвокаты, в подсудимом видим не преступника, а человека. Перед нами открывается не только дверь камеры‚ но и сердце узника. И там, где вы только судите и караете, мы понимаем и любим.
В моей речи нет слов для того, чтобы передать вам всю тяжесть ощущения знакомиться с жизнью, когда она уже обречена на смерть. Хочется бороться‚ бороться до последней возможности и во что бы то ни стало. Но я счел бы
