дое слово, Гершуни отвѣчаетъ: «На всѣхъ, кромѣ лицъ царской фамиліи!» Трижды былъ повторен вопросъ, и трижды Гершуни повторялъ: «Пока лицъ царской фамиліи рѣшено не трогать!» Это «пока» такъ и осталось висеть неопредѣленной, но вѣчной угрозой. Прошелъ годъ, и это «пока» сорвалось со своихъ петель и всей своей тяжестью упало над каретой великаго князя. Что же произошло? Пересмотрѣла ли партія свое рѣшеніе, или въ лицѣ Сергѣя Александровича она видѣла прежде всего московскаго генералъ-губернатора, активнаго дѣятеля реакціонной партіи, а уже потомъ великаго князя, члена царствующаго дома? Власть генералъ-губернатора представляется вообще самой сильной изъ всѣхъ близкихъ къ населенію властей, но когда она распространяется не на цѣлый край, даже въ сущности не на губернію, а на одинъ городъ, то можно смѣло сказать, что нѣтъ такой стороны жизни населенія, которая такъ или иначе не соприкасалась бы съ чрезвычайными, часто надзаконными полномочіями генералъ-губернатора. Все, что делалось въ столицѣ, дѣлалось авторитетомъ генералъ-губернатора, его именемъ, его властью. Закрывалось ученое общество — кто виноватъ? Генералъ-губернаторъ. Опротестовывалось постановленіе думы или земства, на кого сыпались нареканія — на генералъ-губернатора. Высылались студенты десятками, сотнями, — по чьему приказанію? Подавлялась насиліями мирная демонстрація учащейся молодежи — чьимъ именемъ? Издается исключительный законъ, — чьему вліянію приписывается чрезвычайная мѣра? Вездѣ, во всемъ и всегда генералъ-губернаторъ. Вполнѣ естественно, что такая сильная, совершенно исключительная власть, имѣющая законную возможность нарушать самыя элементарныя права гражданъ, вызываетъ постоянное недовольство и постоянное раздраженіе населенія. Въ обычныхъ условіяхъ жизни это недовольство находитъ себѣ хотя нѣкоторый исходъ въ правѣ обжалованья, какъ ни слаба, иногда прямо призрачна, надежда на успѣхъ, какъ ни трудна у насъ борьба съ престижемъ власти — право законнаго обжалованья остается хотя на бумагѣ, въ идеѣ. Но когда генералъ-губернаторъ принадлежитъ къ царствующей фамиліи, когда въ его лицѣ городъ имѣетъ «дядю и друга государя», — тогда никакая правовая борьба съ властью не мыслима. Вы слышали разсказъ подсудимаго, по его словамъ въ министерствѣ не стѣснялись заявлять прямо и открыто: «На Москву наша власть не распространяется: Москва — Великое Княжество». А ведь Москва — столица‚ громадный промышленный центръ, городъ съ сильно развитой культурной жизнью, съ милліоннымъ населеніемъ. Не могла она примириться съ исключительностью своего положенія, не могла примириться съ своимъ внѣзаконнымъ положеніемъ громадной вотчины. И недовольство росло, не на-
дое слово, Гершуни отвечает: «На всех, кроме лиц царской фамилии!» Трижды был повторен вопрос, и трижды Гершуни повторял: «Пока лиц царской фамилии решено не трогать!» Это «пока» так и осталось висеть неопределенной, но вечной угрозой. Прошел год, и это «пока» сорвалось со своих петель и всей своей тяжестью упало над каретой великого князя. Что же произошло? Пересмотрела ли партия свое решение, или в лице Сергея Александровича она видела прежде всего московского генерал-губернатора, активного деятеля реакционной партии, а уже потом великого князя, члена царствующего дома? Власть генерал-губернатора представляется вообще самой сильной из всех близких к населению властей, но когда она распространяется не на целый край, даже в сущности не на губернию, а на один город, то можно смело сказать, что нет такой стороны жизни населения, которая так или иначе не соприкасалась бы с чрезвычайными, часто надзаконными полномочиями генерал-губернатора. Все, что делалось в столице, делалось авторитетом генерал-губернатора, его именем, его властью. Закрывалось ученое общество — кто виноват? Генерал-губернатор. Опротестовывалось постановление думы или земства, на кого сыпались нарекания — на генерал-губернатора. Высылались студенты десятками, сотнями, — по чьему приказанию? Подавлялась насилиями мирная демонстрация учащейся молодежи — чьим именем? Издается исключительный закон, — чьему влиянию приписывается чрезвычайная мера? Везде, во всем и всегда генерал-губернатор. Вполне естественно, что такая сильная, совершенно исключительная власть, имеющая законную возможность нарушать самые элементарные права граждан, вызывает постоянное недовольство и постоянное раздражение населения. В обычных условиях жизни это недовольство находит себе хотя бы некоторый исход в праве обжалованья, как ни слаба, иногда прямо призрачна, надежда на успех, как ни трудна у нас борьба с престижем власти — право законного обжалованья остается хотя бы на бумаге, в идее. Но когда генерал-губернатор принадлежит к царствующей фамилии, когда в его лице город имеет «дядю и друга государя», — тогда никакая правовая борьба с властью не мыслима. Вы слышали рассказ подсудимого, по его словам в министерстве не стеснялись заявлять прямо и открыто: «На Москву наша власть не распространяется: Москва — Великое Княжество». А ведь Москва — столица‚ громадный промышленный центр, город с сильно развитой культурной жизнью, с миллионным населением. Не могла она примириться с исключительностью своего положения, не могла примириться с своим внезаконным положением громадной вотчины. И недовольство росло, не на-
