Наконецъ насталъ для меня послѣдній вечеръ. Я должень завтра выѣхать изъ города в Харьковъ[1]. Послѣдній вечеръ япровожу въ кругу своихъ родныхъ и знакомыхъ. Въ послѣдній разъ я вижу знакомые предметы: комнаты, мебель, гитару. Картины обвожу грустнымъ взоромъ; вотъ одна изъ нихъ, моей работы: „Смерть Ивана Сусанина“. Какъ глубоко выражена на его лицѣ послѣдняя за царя молитва, тогда какъ полузамерзшіе поляки занесли на него обнаженныя сабли. Вотъ и табачница, коробочки и прочія бездѣлицы, вотъ наконецъ и любимыя мои книги: „Отечественныя Записки“ и „Современникъ “... все, все я вижу въ послѣдній разъ, и при этой мысли сердце болѣзненно сжимается... Положимъ такъ, что мнѣ будущее очень и очень льстить, потому что я въ немъ предвижу конецъ всѣхъ моихъ стремленій; но Боже мой! Какъ сказать в послѣдній разъ „прости“? Однако-жъ, я сказалъ уже... Сказалъ!!!
Представь себѣ! Я, кажется, не въ состоянии дѣйствовать своими умственными способностями, или нѣтъ, не не въ состоянии, — а боюсь, чтобы не возбудить въ воспоминании тѣхъ происшествiй, которыя послѣдовали послѣ этого рокового слова. Ты уже, я думаю, другъ мой, догадываешься, о какомъ я „прости“ говорю. Да, это было сказано, и что же?.. Чтобы лучше тебѣ объяснить, я приведу слова Лермонтова изъ поэмы „Бояринъ Орша“, гдѣ его героиня, когда ея отець засталъ уней любовника, вскрикнула такъ, что (говорить Лермонтовъ) подобный звукъ изъ одной и той же груди не Вылетаетъ дважды. Такъ точно случилось и съ нею, при произнесеній рокового слова „прости“...
При выѣздѣ изъ милагородного для меня города, я быль совершенно закиданъ словами: „счастливецъ! ѣдетъ въ Харьковъ!“ А выходить напротивъ: я совсѣмъ не такъ
- ↑ На службу къ фотографу Данилевскому, ретушеромъ.
