конецъ, тамъ у нея мама, и она не будетъ одна. Но простые… любятъ ли они свою маму?
Любитъ ли Даша, скучаетъ ли по ней? Я думаю, — нѣтъ.
Весь день я обдумывала свой планъ. Вечеромъ спряталась въ учебной, въ шкафу. Въ этомъ своемъ шкафу я была привычнымъ гостемъ. Я тамъ мечтала, я тамъ плакала, я тамъ спасалась отъ попрековъ и преслѣдованій.
Въ щелку я могла видѣть столъ и раскрытую коробку съ конфектами. А Даша думаетъ, что я въ столовой. Я же все обсудила съ Еленой Прохоровной. Она сама первая сказала:
— Если ты обвиняешь именно ее, то должна имѣть очевидную увѣренность.
— Что это значитъ?
— Ты же не видѣла?
Тогда мнѣ пришла эта мысль, я сказала ее, и Елена Прохоровна одобрила ее, но спросила:
— И что же ты хочешь сдѣлать потомъ?
Я не знала. Я смутилась.
— Я… Да я выскочу и напугаю. Она на всю жизнь…
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Она больная, нервная дѣвочка. Это опасно!
конец, там у неё мама, и она не будет одна. Но простые… любят ли они свою маму?
Любит ли Даша, скучает ли по ней? Я думаю, — нет.
Весь день я обдумывала свой план. Вечером спряталась в учебной, в шкафу. В этом своем шкафу я была привычным гостем. Я там мечтала, я там плакала, я там спасалась от попреков и преследований.
В щелку я могла видеть стол и раскрытую коробку с конфетами. А Даша думает, что я в столовой. Я же всё обсудила с Еленой Прохоровной. Она сама первая сказала:
— Если ты обвиняешь именно ее, то должна иметь очевидную уверенность.
— Что это значит?
— Ты же не видела?
Тогда мне пришла эта мысль, я сказала ее, и Елена Прохоровна одобрила ее, но спросила:
— И что же ты хочешь сделать потом?
Я не знала. Я смутилась.
— Я… Да я выскочу и напугаю. Она на всю жизнь…
— Нет, нет, нет! Она больная, нервная девочка. Это опасно!
