По окончаніи приготовленія уроковъ мы съ воспитательницей уходили пить вечерній чай въ столовую. Сидѣли вдвоемъ молча въ большой, пустынной столовой. Семейные большіе приходили позднѣе. Потомъ заходила въ гостиную поцѣловать ихъ на ночь, а гувернантка ждала въ дверяхъ, чтобы увести въ учебную. Проскакивала страшное тараканье пространство и юркала въ дверь тихой, тихой учебной…
Въ учебной Глухая Даша уже «провѣтрила» и прибрала на ночь, раскрыла постель. Она не боится форточки. Но у нея уши «текутъ». Можетъ быть, это оттого и текутъ, что она не боится форточки?
Кто ей раскрываетъ постель? Тараканы? Я сострила самой себѣ и разсмѣялась про себѣ, и дрогнула отъ страха всей спиной.
— Что ты, не съ ума ли ты сходишь? Только сумасшедшіе смѣются сами съ собой!
Я не отвѣтила гувернанткѣ, поцѣловала, спросивъ обычный вечерній вопросъ:
— Вы любите меня? — и прижалась къ щекочущимъ петлямъ ея чернаго изъ глянцевитой шерсти вязанаго платка.
— Отъ сердца… страдая…
— Молчите, молчите.
Мое сердце замирало и я молила… Но она не умолима:
По окончании приготовления уроков мы с воспитательницей уходили пить вечерний чай в столовую. Сидели вдвоем молча в большой, пустынной столовой. Семейные большие приходили позднее. Потом заходила в гостиную поцеловать их на ночь, а гувернантка ждала в дверях, чтобы увести в учебную. Проскакивала страшное тараканье пространство и юркала в дверь тихой, тихой учебной…
В учебной Глухая Даша уже «проветрила» и прибрала на ночь, раскрыла постель. Она не боится форточки. Но у неё уши «текут». Может быть, это оттого и текут, что она не боится форточки?
Кто ей раскрывает постель? Тараканы? Я сострила самой себе и рассмеялась про себе, и дрогнула от страха всей спиной.
— Что ты, не с ума ли ты сходишь? Только сумасшедшие смеются сами с собой!
Я не ответила гувернантке, поцеловала, спросив обычный вечерний вопрос:
— Вы любите меня? — и прижалась к щекочущим петлям её черного из глянцевитой шерсти вязаного платка.
— От сердца… страдая…
— Молчите, молчите.
Мое сердце замирало и я молила… Но она неумолима:
