лымъ, стояла я, уже послѣ признанія, на колѣняхъ возлѣ матери, и она молилась:
«Господи, научи ее не красть, научи ее не лгать. Научи ее сохранить душу для Тебя и для Правды Твоей.»
Такъ и иначе, долго. Потомъ долго увѣщевала и плакала… Словъ ея не помню, только, что отъ малаго и великій грѣхъ начинается, и что, какъ бы мала ни была кража, она уже великій грѣхъ.
И плакала я. И еще мы молились Отче Нашъ.
«…Не введи насъ во искушеніе, но избави насъ отъ лукаваго».
А потомъ мама ушла, вся заплаканная, и велѣла мнѣ думать, и закрыла дверь.
И я долго думала, пригоняя старательно непокорныя мысли; потомъ перестала думать, — устала, забралась на высокую кровать, кувыркалась черезъ голову долго, пока не скувырнулась на полъ. Больше не взлѣзала, пошла искать по комнатѣ новыхъ развлеченій. Нашла въ большомъ дѣдовскомъ тяжеломъ столѣ, со многими хитрыми ящиками и заслонками, одинъ ящикъ невдвинутый. Вытянула, втиснувъ больно въ щелку тонкіе пальцы: тамъ разсыпанъ черный порошокъ вокругъ отцовской табакерки. Это нюхательный табакъ! Когда отецъ лежитъ, даже цѣлыми днями, и тоскуетъ, то нюхаетъ табакъ, а глаза его такіе кроткіе, такіе пе-
лым, стояла я, уже после признания, на коленях возле матери, и она молилась:
«Господи, научи ее не красть, научи ее не лгать. Научи ее сохранить душу для Тебя и для Правды Твоей.»
Так и иначе, долго. Потом долго увещевала и плакала… Слов её не помню, только, что от малого и великий грех начинается, и что, как бы мала ни была кража, она уже великий грех.
И плакала я. И еще мы молились «Отче Наш».
«…Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
А потом мама ушла, вся заплаканная, и велела мне думать, и закрыла дверь.
И я долго думала, пригоняя старательно непокорные мысли; потом перестала думать, — устала, забралась на высокую кровать, кувыркалась через голову долго, пока не скувырнулась на пол. Больше не взлезала, пошла искать по комнате новых развлечений. Нашла в большом дедовском тяжелом столе, со многими хитрыми ящиками и заслонками, один ящик невдвинутый. Вытянула, втиснув больно в щелку тонкие пальцы: там рассыпан черный порошок вокруг отцовской табакерки. Это нюхательный табак! Когда отец лежит, даже целыми днями, и тоскует, то нюхает табак, а глаза его такие кроткие, такие пе-
