Я не любила просто-Дашу за то, что она была ядреная, гладкая, чистая, хохотливая, насмѣшница, хитрая и нарядная. Все это по какому-то капризу моей души не нравилось мнѣ.
И не любила глухую Дашу за то, что у нея былъ упрямый выпуклый лобъ, испуганные, слишкомъ свѣтлые, выпуклые и непріятно слушающіе глаза на сѣромъ, стянутомъ лицѣ съ двумя продольными морщинками на лбу надъ носомъ, и волосы цвѣтомъ, какъ мочала въ швабрѣ, какіе-то сырые и плоско волнистые, главное-же торчащія уши, про которыя я знала, что они глохнутъ отъ золотухи. Это мнѣ было противно, но притягивало какъ-то мучительно и неотвязчиво вниманіе.
И вдругъ яркими минутами я любила эту глухую Дашу; это оттого, что тѣми яркими минутами она вдругъ напоминала мнѣ моего осла Руслана, околѣвшаго весною отъ тоски по своей женѣ — больной ослицѣ, Людмилѣ.
И вотъ, когда Даша, нечаянно уставясь на меня глазами и упрямымъ лбомъ, внезапно напоминала мнѣ покойнаго осла, мнѣ вспоминались и вся тоска, и всѣ вопросы пережитые, и я хотѣла снова выть, несмотря на городъ, пугалась своего деревенскаго желанія. пугалась сжимавшагося несносною болью сердца и вдругъ ненавидѣла Дашу, кричала ей:
Я не любила просто-Дашу за то, что она была ядреная, гладкая, чистая, хохотливая, насмешница, хитрая и нарядная. Всё это по какому-то капризу моей души не нравилось мне.
И не любила глухую Дашу за то, что у неё был упрямый выпуклый лоб, испуганные, слишком светлые, выпуклые и неприятно слушающие глаза на сером, стянутом лице с двумя продольными морщинками на лбу над носом, и волосы цветом, как мочала в швабре, какие-то сырые и плоско волнистые, главное же торчащие уши, про которые я знала, что они глохнут от золотухи. Это мне было противно, но притягивало как-то мучительно и неотвязчиво внимание.
И вдруг яркими минутами я любила эту глухую Дашу; это оттого, что теми яркими минутами она вдруг напоминала мне моего осла Руслана, околевшего весною от тоски по своей жене — больной ослице, Людмиле.
И вот, когда Даша, нечаянно уставясь на меня глазами и упрямым лбом, внезапно напоминала мне покойного осла, мне вспоминались и вся тоска, и все вопросы пережитые, и я хотела снова выть, несмотря на город, пугалась своего деревенского желания. пугалась сжимавшегося несносною болью сердца и вдруг ненавидела Дашу, кричала ей:
