— Ѣсть? А имъ что-же жрать-то, звѣрямъ? Всѣ другъ дружку жрутъ, Это ужъ такъ положено.
Ѳедоръ смѣется искоса на меня. Шутитъ. Мнѣ становится скучно. А Ѳедоръ разохотился, размышляетъ въ полъ голоса.
— И какая есть звѣрюшка непримѣтная и тихонькая видомъ, а кого нибудь да жретъ. Это отъ того, что если не жрать, такъ съ голоду помрешь. Даже и травка, и то другую травку душитъ. Такъ положено. Тоже и человѣкъ. Только звѣрь зря жретъ, а человѣку Богомъ открыто, какое чистое мясо, а какое поганое…
Мнѣ любопытно.
— Какъ Богомъ?
— Очень просто. Потому что человѣка Богъ надо всѣми звѣрями поставилъ и ему все что слѣдуетъ о звѣряхъ открылъ.
Мнѣ снова скучно, оттого, что уже не надѣюсь ничего понять. Ѳедоръ умѣетъ понятно говорить только о лошадяхъ.
— Ѳедоръ, а Ѳедоръ! — я стегаю Красачика который бьетъ задней ногой и попадаетъ черезъ постромку.
Ѳедоръ сердится. Долженъ слѣзать. Лошади дергаютъ. Красавчикъ ржетъ.
Аристократія вся вылѣзаетъ вмѣстѣ съ Эммой Яковлевной изъ долгушъ съ возгласами страха.
— Есть? А им что же жрать-то, зверям? Все друг дружку жрут, Это уж так положено.
Федор смеется искоса на меня. Шутит. Мне становится скучно. А Федор разохотился, размышляет в пол голоса.
— И какая есть зверюшка неприметная и тихонькая видом, а кого нибудь да жрет. Это от того, что если не жрать, так с голоду помрешь. Даже и травка, и то другую травку душит. Так положено. Тоже и человек. Только зверь зря жрет, а человеку Богом открыто, какое чистое мясо, а какое поганое…
Мне любопытно.
— Как Богом?
— Очень просто. Потому что человека Бог надо всеми зверями поставил и ему всё что следует о зверях открыл.
Мне снова скучно, оттого, что уже не надеюсь ничего понять. Федор умеет понятно говорить только о лошадях.
— Федор, а Федор! — я стегаю Красачика, который бьет задней ногой и попадает через постромку.
Федор сердится. Должен слезать. Лошади дергают. Красавчик ржет.
Аристократия вся вылезает вместе с Эммой Яковлевной из долгуш с возгласами страха.
