— Смотри, леди не въ старомъ углу, а въ томъ, у вѣшалки напротивъ.
Она ждала въ углу напротивъ, вся притиснувшись узкимъ тѣломъ, слишкомъ высокимъ для ея двѣнадцати лѣтъ и всегда такимъ тепленькимъ и гибкимъ подъ шалью… Сегодня Гертрудъ увидитъ, какъ любитъ меня Люція. Стоять будетъ одна въ пустомъ углу и глядѣть.
Черная шаль была у меня. И я шла, держа за руку Люцію.
Въ этотъ вечеръ подъ шалью я все сказала Люціи. Такъ случилось оттого, что мм вспомнили поѣздъ и прудъ, и оттого, что Люція сама была какъ безумная, такъ что, подходя, даже не замѣтила Гертрудъ, и оттого, что мм цѣловались подъ шалью съ какимъ-то смертельнымъ и больнымъ томленіемъ, какъ… обреченныя.
Мы, конечно, обѣ были обречены. Она на смерть, я на гибель… И потому я ей сказала все про Бога, что Бога нѣтъ и что нѣтъ ничего, что невозможно.
Люція не удивлялась. Конечно, такъ и случилось, какъ я знала, что случится. Послѣдній ужасъ. Люція, обреченная на скорую смерть, уже знала, что Бога нѣтъ. И мы сжимали одна другую какими-то пронзительно-томящими объятіями, какъ
— Смотри, леди не в старом углу, а в том, у вешалки напротив.
Она ждала в углу напротив, вся притиснувшись узким телом, слишком высоким для её двенадцати лет и всегда таким тепленьким и гибким под шалью… Сегодня Гертруд увидит, как любит меня Люция. Стоять будет одна в пустом углу и глядеть.
Черная шаль была у меня. И я шла, держа за руку Люцию.
В этот вечер под шалью я всё сказала Люции. Так случилось оттого, что мм вспомнили поезд и пруд, и оттого, что Люция сама была как безумная, так что, подходя, даже не заметила Гертруд, и оттого, что мм целовались под шалью с каким-то смертельным и больным томлением, как… обреченные.
Мы, конечно, обе были обречены. Она на смерть, я на гибель… И потому я ей сказала всё про Бога, что Бога нет и что нет ничего, что невозможно.
Люция не удивлялась. Конечно, так и случилось, как я знала, что случится. Последний ужас. Люция, обреченная на скорую смерть, уже знала, что Бога нет. И мы сжимали одна другую какими-то пронзительно-томящими объятиями, как
