Коля возражаетъ:
— Она на бабкахъ ходитъ. Не сгибаетъ ногъ въ копытахъ. Нельзя.
— Ничего. Это ничего! — Я торопилась, уже уколотая желаніемъ. — Знаешь? ей не больно. Она и сама иногда рядомъ съ нами бѣжитъ.
— Съ кѣмъ?
— Со мной и Русланомъ.
— А ты кто?
Я не слушала. Съ братьями всегда такъ. Иногда сердилась, иногда дралась. Сегодня некогда было обижаться.
— Понимаешь, если есть бичъ, то можно хорошо парой. Только мнѣ нравится пристяжной. Я Людмилу веревками пристягну. Я сама. Я не хочу кожаныхъ постромокъ.
— Какъ же такъ — бичъ англійскій, а веревки, какъ въ телѣгахъ, мужицкія?
— Ничего, правда, ничего. Нѣтъ, знаешь, это даже именно и хорошо. Бичъ и веревки. Я не люблю, чтобы порядокъ былъ. Бичъ — это въ рукѣ.
И я его сжимаю, сжимаю. Не вѣрила еще. И… чуть-чуть печалилась презрѣніемъ, уже чуть-чуть презрѣніемъ къ нему: вѣдь, онъ былъ моимъ, и уже я его не желала, не желала жаркими восторгами, огненными кровинками, жизнью своею.
Коля возражает:
— Она на бабках ходит. Не сгибает ног в копытах. Нельзя.
— Ничего. Это ничего! — Я торопилась, уже уколотая желанием. — Знаешь? ей не больно. Она и сама иногда рядом с нами бежит.
— С кем?
— Со мной и Русланом.
— А ты кто?
Я не слушала. С братьями всегда так. Иногда сердилась, иногда дралась. Сегодня некогда было обижаться.
— Понимаешь, если есть бич, то можно хорошо парой. Только мне нравится пристяжной. Я Людмилу веревками пристягну. Я сама. Я не хочу кожаных постромок.
— Как же так — бич английский, а веревки, как в телегах, мужицкия?
— Ничего, правда, ничего. Нет, знаешь, это даже именно и хорошо. Бич и веревки. Я не люблю, чтобы порядок был. Бич — это в руке.
И я его сжимаю, сжимаю. Не верила еще. И… чуть-чуть печалилась презрением, уже чуть-чуть презрением к нему: ведь, он был моим, и уже я его не желала, не желала жаркими восторгами, огненными кровинками, жизнью своею.
