А тамъ, въ далекихъ комнатахъ, гостиныхъ и спальняхъ, сплеталась жизнь старшихъ. Сестра въ первый годъ выѣзжала. Домъ нашъ принадлежалъ дѣдушкѣ и былъ населенъ семейными. Прислуга убирала комнаты, подавала угощенія, раздѣвала и одѣвала въ передней частыхъ гостей. Тамъ смѣялись и что-то все затѣвали: то спектакли, то живыя картины, то вечеръ танцевальный, то катаніе съ горъ на тройкахъ. И шили на бѣдныхъ, и гдѣ-то, когда-то давали уроки бѣднымъ. Мама плакала по воскресеньямъ и жила для семьи по буднямъ, стараясь быть молодой. Отецъ, то рѣдко, то постоянно, бывалъ дома. То молчалъ днями, то говорилъ много, взволнованно и все разсказывая неуютное, страшное и непонятное о какихъ-то важныхъ и чужихъ людяхъ съ большою властью, и которыхъ какіе-то голохвосты не любятъ, но которые и честны и храбры… Я ничего не понимала и только чему-то удивлялась. Но любила слышать бойкій голосъ отца, потому что тогда становилось весело, и иногда отецъ былъ ласковъ и глядѣлъ на меня съ любовью. Когда я прощалась съ нимъ послѣ обѣда, чтобы не безпокоить позже; онъ прижималъ мое лицо къ длинной, мягкой, шелковистой бородѣ и бормоталъ въ напѣвъ надо мною слова благословенія, крестя быстро тонкою, красивой рукой мое темя.
А там, в далеких комнатах, гостиных и спальнях, сплеталась жизнь старших. Сестра в первый год выезжала. Дом наш принадлежал дедушке и был населен семейными. Прислуга убирала комнаты, подавала угощения, раздевала и одевала в передней частых гостей. Там смеялись и что-то всё затевали: то спектакли, то живые картины, то вечер танцевальный, то катание с гор на тройках. И шили на бедных, и где-то, когда-то давали уроки бедным. Мама плакала по воскресеньям и жила для семьи по будням, стараясь быть молодой. Отец, то редко, то постоянно, бывал дома. То молчал днями, то говорил много, взволнованно и всё рассказывая неуютное, страшное и непонятное о каких-то важных и чужих людях с большою властью, и которых какие-то голохвосты не любят, но которые и честны и храбры… Я ничего не понимала и только чему-то удивлялась. Но любила слышать бойкий голос отца, потому что тогда становилось весело, и иногда отец был ласков и глядел на меня с любовью. Когда я прощалась с ним после обеда, чтобы не беспокоить позже; он прижимал мое лицо к длинной, мягкой, шелковистой бороде и бормотал в напев надо мною слова благословения, крестя быстро тонкою, красивой рукой мое темя.
