лась грудью къ ея острому локтю и, спрашивая, вскидывала вверхъ жадные глаза:
— Sie lieben mich?
Она отвѣчала таинственно улыбнувшись
— Von Herzen…
И прибавляла:
— Mit Schmerzen.
Я кричала:
— Довольно.
И сердце мое билось глупымъ, шумнымъ счастьемъ. Но слова падали дальше четко, чуть-чуть насмѣшливо:
— Klein wenig…
Я поднимала вой, чтобы заглушить конецъ. Но неизмѣнно слышала его:
— Und garnicht.
И все умолкало въ комнатѣ. И не знача я, правда-ли или неправда была въ отвѣтѣ. Но сердце падало и падало. Отпуская руку, и очень тихая, шла умываться. Вѣдь былъ уже тогда обыкновенно часъ сна.
Послѣ обѣда мнѣ давали полъ-часа играть съ Володей. Но въ полъ-часа мы едва успѣвали запречь лошадей, и уже появлялась высокая, плоская фигура Александры Ивановны въ дверяхъ, завернутая плотно въ могеровый изъ блестящихъ петель платокъ. И звала молча.
лась грудью к её острому локтю и, спрашивая, вскидывала вверх жадные глаза:
— Sie lieben mich?
Она отвечала таинственно улыбнувшись
— Von Herzen…
И прибавляла:
— Mit Schmerzen.
Я кричала:
— Довольно.
И сердце мое билось глупым, шумным счастьем. Но слова падали дальше четко, чуть-чуть насмешливо:
— Klein wenig…
Я поднимала вой, чтобы заглушить конец. Но неизменно слышала его:
— Und garnicht.
И всё умолкало в комнате. И не знача я, правда ли или неправда была в ответе. Но сердце падало и падало. Отпуская руку, и очень тихая, шла умываться. Ведь был уже тогда обыкновенно час сна.
После обеда мне давали полчаса играть с Володей. Но в полчаса мы едва успевали запречь лошадей, и уже появлялась высокая, плоская фигура Александры Ивановны в дверях, завернутая плотно в могеровый из блестящих петель платок. И звала молча.
