— Сегодня не больно, а стыдно. Въ другой разъ будетъ и стыдно и больно. И стыдно и больно…
Этаго я не забывала… долго…
На слѣдующій день мама съѣздила къ начальницѣ, и послѣ того уже въ школу меня не посылали. И жизнь моя какъ будто посвѣтлѣла.
Мнѣ интересно было съ Александрой Ивановной. Она была высокая и плоская, и очень серьезная. Какъ будто что-то знала важное и грустно умалчивала. Что это было? Со мною обращалась серьезно, солидно, иногда чуть-чуть насмѣшливо… Но пока терпѣла и это. Приглядывалась. Много училась понѣмецки. Александра Ивановна родилась и выросла въ нѣмецкихъ провинціяхъ, хотя была русская.
Учебная была отдѣлена отъ остального дома темной шкафной и темнымъ корридоромъ съ тараканами. До, нея не доходило звука изъ той части семейной квартиры. Окна ея глядѣли во дворъ. Какъ разъ напротивъ, ей соотвѣтствовали окна кухни и людскихъ. Въ ней висѣла клѣтка съ Бобикомъ, который прыгалъ цѣлый день на свободѣ, садился мнѣ на тетрадь и клевалъ мое перо; стояла въ углу ширма, скрывавшая мой умывальникъ, шкафъ съ книгами и банками наверху для химическихъ опытовъ. Столъ мой учебный, залитый чернилами, изрѣзанный по дереву и обтянутый
— Сегодня не больно, а стыдно. В другой раз будет и стыдно и больно. И стыдно и больно…
Этого я не забывала… долго…
На следующий день мама съездила к начальнице, и после того уже в школу меня не посылали. И жизнь моя как будто посветлела.
Мне интересно было с Александрой Ивановной. Она была высокая и плоская, и очень серьезная. Как будто что-то знала важное и грустно умалчивала. Что это было? Со мною обращалась серьезно, солидно, иногда чуть-чуть насмешливо… Но пока терпела и это. Приглядывалась. Много училась по-немецки. Александра Ивановна родилась и выросла в немецких провинциях, хотя была русская.
Учебная была отделена от остального дома темной шкафной и темным коридором с тараканами. До, неё не доходило звука из той части семейной квартиры. Окна её глядели во двор. Как раз напротив, ей соответствовали окна кухни и людских. В ней висела клетка с Бобиком, который прыгал целый день на свободе, садился мне на тетрадь и клевал мое перо; стояла в углу ширма, скрывавшая мой умывальник, шкаф с книгами и банками наверху для химических опытов. Стол мой учебный, залитый чернилами, изрезанный по дереву и обтянутый
