башмаковъ и кулаками бьюсь по его тѣлу. Носками норовлю по кости его ногъ, кулаками въ животъ.
И бьюсь какъ неистовая, зубами вонзаюсь въ его защищающіяся руки.
Онъ кричитъ на помощь. Кто-то здѣсь еще. Кажется старый дѣдушкинъ лакей.
Вмѣстѣ вталкиваютъ меня куда-то.
И темно.
Это тотъ чуланъ, гдѣ сложенъ хламъ. Тамъ, по нашей игрѣ, живетъ чортъ, и когда мы въ томъ корридорѣ послѣ обѣда играемъ въ лошадки, то мимо чулана съ чортомъ мчимся всегда вскачь. Кучеръ вопитъ, а лошадь ржетъ во всю мочь.
Но теперь мнѣ все равно. Сижу на полу, какъ они меня бросили и не плачу. Гляжу въ одну изъ щелокъ. Кажется, не мигаю. Въ щелкахъ свѣтъ слабый.
Что мнѣ за дѣло до свѣта и до темноты? Все кончилось, все кончилось! И я умру. Дѣдушку, дѣдушку я обидѣла. Мамочку опозорила. И никогда мнѣ не могутъ простить. И не должны прощать. Я же знала, всегда знала, что моя судьба умереть такъ, въ этомъ чуланѣ съ хламомъ; оттого боялась и ржала дикимъ тонкимъ голосомъ, скача мимо.
Ясно, что я должна умереть, потому что совершенно ясно, что я никогда не могу исправиться и… если подумать вотъ такъ, вотъ такъ, сжавъ
башмаков и кулаками бьюсь по его телу. Носками норовлю по кости его ног, кулаками в живот.
И бьюсь как неистовая, зубами вонзаюсь в его защищающиеся руки.
Он кричит на помощь. Кто-то здесь еще. Кажется старый дедушкин лакей.
Вместе вталкивают меня куда-то.
И темно.
Это тот чулан, где сложен хлам. Там, по нашей игре, живет чёрт, и когда мы в том коридоре после обеда играем в лошадки, то мимо чулана с чёртом мчимся всегда вскачь. Кучер вопит, а лошадь ржет во всю мочь.
Но теперь мне всё равно. Сижу на полу, как они меня бросили и не плачу. Гляжу в одну из щелок. Кажется, не мигаю. В щелках свет слабый.
Что мне за дело до света и до темноты? Всё кончилось, всё кончилось! И я умру. Дедушку, дедушку я обидела. Мамочку опозорила. И никогда мне не могут простить. И не должны прощать. Я же знала, всегда знала, что моя судьба умереть так, в этом чулане с хламом; оттого боялась и ржала диким тонким голосом, скача мимо.
Ясно, что я должна умереть, потому что совершенно ясно, что я никогда не могу исправиться и… если подумать вот так, вот так, сжав
