Я всегда рада идти за дѣдушкой, и это даже не изъ-за пряника, а оттого, что онъ такъ даетъ пряникъ. Онъ такой добренькій.
Но теперь-то, теперь!.. Какъ сдвинусь съ мѣста, когда сощурилъ на меня ликующіе глаза врагъ? И какъ пройти по всей столовой, вдоль длиннаго ряда тетей, дядей, братцевъ и сестрицъ? И всѣ, всѣ смотрятъ, и многіе смѣются, и всѣ думаютъ одно:
«Она опять огорчаетъ мать».
Стою.
Дѣдушка какъ-то растерялся. Повторяетъ свой зовъ.
Стою.
Глаза мои швыряются отъ одного лица къ другому, и зубы скалятся. Вдругъ чувствую свое лицо и въ то-же время голосъ, чужой голосъ мамы:
— Ѳедя, выведи ее.
И Ѳедя — врагъ хватаетъ меня за плечи и ведетъ.
Иду, какъ во снѣ, какъ во власти не своей.
Вотъ передняя. Еще ведетъ и что-то хихикаетъ. Иду безъ сопротивленія.
Вотъ темный корридоръ, и въ темнотѣ просыпаюсь.
Взвываю дико и вдругъ, изворачиваясь, бросаюсь на него. Вцѣпляюсь въ его колѣни. Носками
Я всегда рада идти за дедушкой, и это даже не из-за пряника, а оттого, что он так дает пряник. Он такой добренький.
Но теперь-то, теперь!.. Как сдвинусь с места, когда сощурил на меня ликующие глаза враг? И как пройти по всей столовой, вдоль длинного ряда тетей, дядей, братцев и сестриц? И все, все смотрят, и многие смеются, и все думают одно:
«Она опять огорчает мать».
Стою.
Дедушка как-то растерялся. Повторяет свой зов.
Стою.
Глаза мои швыряются от одного лица к другому, и зубы скалятся. Вдруг чувствую свое лицо и в то же время голос, чужой голос мамы:
— Федя, выведи ее.
И Федя — враг хватает меня за плечи и ведет.
Иду, как во сне, как во власти не своей.
Вот передняя. Еще ведет и что-то хихикает. Иду без сопротивления.
Вот темный коридор, и в темноте просыпаюсь.
Взвываю дико и вдруг, изворачиваясь, бросаюсь на него. Вцепляюсь в его колени. Носками
