Сестра забыла что-то… или мамѣ? Вотъ нашла въ полупотьмахъ ощупью и убѣгаетъ къ свѣтящейся двери…
На тройкахъ весело. Имъ весело, большимъ, и ихъ — мама. А я одна встану завтра въ семь часовъ когда позоветъ шепотомъ Таня, чтобы не будить сестру, и поведетъ прочь… въ далекую учебную, гдѣ умывальникъ мой, гдѣ прежде, до этой гадкой школы, брала уроки съ Анной Ивановной, раньше съ Анной Александровной, и еще раньше Катериной Петровной, и еще…
Всѣ онѣ не хотѣли больше учить меня. Одна за другою отказывались, потому что я представлялась и дразнилась.
«Господи, сохрани и помилуй маму, папу…»
Нужно все-таки домолиться.
Папу люблю-ли? Папы никогда почти нѣтъ дома… я его боюсь и не люблю его запахъ. Маму люблю.
Вотъ miss Maud на корридорѣ. Я ее такъ разсердила сегодня, когда раздѣвалась, а она торопила, что она расплакалась. Англичанки рѣдко плачутъ и очень терпѣливы. Даже Анна Александровна, когда за рисованіемъ я нарочно вела кривую линію, вздыхала:
«Нѣтъ, съ нею нужно англійское терпѣніе».
Сестра забыла что-то… или маме? Вот нашла в полупотьмах ощупью и убегает к светящейся двери…
На тройках весело. Им весело, большим, и их — мама. А я одна встану завтра в семь часов, когда позовет шепотом Таня, чтобы не будить сестру, и поведет прочь… в далекую учебную, где умывальник мой, где прежде, до этой гадкой школы, брала уроки с Анной Ивановной, раньше с Анной Александровной, и еще раньше Катериной Петровной, и еще…
Все они не хотели больше учить меня. Одна за другою отказывались, потому что я представлялась и дразнилась.
«Господи, сохрани и помилуй маму, папу…»
Нужно всё-таки домолиться.
Папу люблю ли? Папы никогда почти нет дома… я его боюсь и не люблю его запах. Маму люблю.
Вот miss Maud на коридоре. Я ее так рассердила сегодня, когда раздевалась, а она торопила, что она расплакалась. Англичанки редко плачут и очень терпеливы. Даже Анна Александровна, когда за рисованием я нарочно вела кривую линию, вздыхала:
«Нет, с нею нужно английское терпение».
