— Танька! Танька!
Отъ злого голоса сердце мое снова сжалось, и я отшатнулась отъ подруги. Черезъ канаву прыгнулъ кентавръ и изъ рощи глядѣлъ на дорогу. Подходилъ мужикъ, взнуздывалъ Чалаго, поворачивалъ подъ уздцы, и ворчалъ злобно. Таня, потухшая, блѣдная, слушала и поджала темно-красныя губы.
И я слышала слова, мнѣ неизвѣстныя, слова грязнящія и проклинающія, слова на мою голову, на головы моихъ. Ненависть тяжело ударялась по моему сердцу, и стыдъ, теперь ясный и больной, медленно плылъ съ каждою кровинкой, болью упираясь въ каждую жилку моего тѣла.
Тихо увозилъ Чалый мужика и его дочь къ голодному ихъ дому туда, за десять верстъ, въ Заболотье…
И долго я стояла, какъ пригвожденная стыдомъ…
Потомъ опускаюсь къ стволу березы и собираю мысли. Что это все случилось? Но понять я ничего не умѣю. Ѣли хлѣбъ вмѣстѣ мы трое: она, Чалый и я… потомъ она цѣловала меня, ни на что не сердилась, и было это точно откуда-то неожиданно далась мнѣ большая чужая любовь, и теперь она уѣхала, и я опять съ ними, съ тѣми своими… Проклятія и брань ея отца связали меня съ ними неразрыно. Но мнѣ не жалко Тани и не страшно связи съ моими. Я же не совсѣмъ
— Танька! Танька!
От злого голоса сердце мое снова сжалось, и я отшатнулась от подруги. Через канаву прыгнул кентавр и из рощи глядел на дорогу. Подходил мужик, взнуздывал Чалого, поворачивал под уздцы, и ворчал злобно. Таня, потухшая, бледная, слушала и поджала темно-красные губы.
И я слышала слова, мне неизвестные, слова грязнящие и проклинающие, слова на мою голову, на головы моих. Ненависть тяжело ударялась по моему сердцу, и стыд, теперь ясный и больной, медленно плыл с каждою кровинкой, болью упираясь в каждую жилку моего тела.
Тихо увозил Чалый мужика и его дочь к голодному их дому туда, за десять верст, в Заболотье…
И долго я стояла, как пригвожденная стыдом…
Потом опускаюсь к стволу березы и собираю мысли. Что это всё случилось? Но понять я ничего не умею. Ели хлеб вместе мы трое: она, Чалый и я… потом она целовала меня, ни на что не сердилась, и было это точно откуда-то неожиданно далась мне большая чужая любовь, и теперь она уехала, и я опять с ними, с теми своими… Проклятия и брань её отца связали меня с ними неразрыно. Но мне не жалко Тани и не страшно связи с моими. Я же не совсем
