Уже снова лѣто раннее. Потому что трава высока и въ цвѣту.
Уже я старше вѣрно, потому что рѣже чувствую себя царевной кочевой; быть можетъ, въ минуты забывчивости, — зато страстнѣе и съ тоской зазывной.
Стою на высокомъ краю канавы, границѣ нашей рощи-парка, гляжу въ даль.
Тамъ въ дали-море. За полями, за лѣсами и еще за полями и лѣсами — море. Если бы добѣжать! Бѣжать, бѣжать и добѣжать. А тамъ лодочка. Въ тростникахъ тамъ есть рыбацкія, сѣрыя. Не люблю мызныхъ нашихъ раскрашенныхъ, онѣ тяжелыя. Сѣсть въ рыбацкую и оттолкнуться шестомъ отъ берега. Поскрипитъ она сначала днищемъ о песчаное дно, стукнется о кругленькіе подводные валуны, потомъ качнется, откачнется, и… поплыла. Возьму два веслица и гребу тихонько. Правлю тайный путь, знакомый, между подводными исполинами-скалами. Ихъ двѣ хитрыхъ гряды до свободнаго моря. Бѣгутъ черезъ нихъ плоскіе широкіе катуны-валы: лизнутъ, укроютъ и схлынутъ, пѣнясь и ярясь, и, обнаживъ на мигъ ихъ красныя и жел-
Уже снова лето раннее. Потому что трава высока и в цвету.
Уже я старше верно, потому что реже чувствую себя царевной кочевой; быть может, в минуты забывчивости, — зато страстнее и с тоской зазывной.
Стою на высоком краю канавы, границе нашей рощи-парка, гляжу вдаль.
Там вдали-море. За полями, за лесами и еще за полями и лесами — море. Если бы добежать! Бежать, бежать и добежать. А там лодочка. В тростниках там есть рыбацкие, серые. Не люблю мызных наших раскрашенных, они тяжелые. Сесть в рыбацкую и оттолкнуться шестом от берега. Поскрипит она сначала днищем о песчаное дно, стукнется о кругленькие подводные валуны, потом качнется, откачнется, и… поплыла. Возьму два веслица и гребу тихонько. Правлю тайный путь, знакомый, между подводными исполинами-скалами. Их две хитрых гряды до свободного моря. Бегут через них плоские широкие катуны-валы: лизнут, укроют и схлынут, пенясь и ярясь, и, обнажив на миг их красные и <span style="color:#005000" title="желтые">жел-
