держу мучительное равновѣсіе тамъ, въ непрочной груди.
Вздохну и сорвется вой! Бѣгу не дыша.
Куда? Въ шкафъ? Всѣ знаютъ про шкафы. Туда прежде всего забираться будутъ, чтобы найти. Нужно новое сыскать убѣжище, гдѣ не подумаютъ, что можно плакать.
Протрусивъ шкафную, осторожно сварачиваю во второй корридоръ.
Осторожно: плеснетъ хоть разъ — и взвою, взвою!
Вотъ двѣ ступеньки внизъ. Толкнула дверь налѣво, и — въ учебной.
Дальше комната ея, Анны Амосовны. Вѣрное чутье толкаетъ меня туда нести свой вой, туда, за ея ширмочку, на ея кровать.
Кто подумаетъ, что я волею ближусь къ тому, отъ чего бѣжала, чтобы прятаться?
Въ уголкѣ изголовія, отодвинувъ двѣ большихъ подушки и прикрывъ себя ими, я внезапно была притиснута большою тишиною…
И вой не состоялся.
Но придавило сердце, какъ плоской, широкой ладонью. Даже прихлопнуло. Казалось, по нему, не по сѣренькой мошкѣ-пылинкѣ, а по сердцу моему, — провела близорукой, тяжелой рукой моя воспитательница, и въ немъ раздавила въ невидимый почти, такой крошечный, сырой комочекъ — мошку.
держу мучительное равновесие там, в непрочной груди.
Вздохну и сорвется вой! Бегу не дыша.
Куда? В шкаф? Все знают про шкафы. Туда прежде всего забираться будут, чтобы найти. Нужно новое сыскать убежище, где не подумают, что можно плакать.
Протрусив шкафную, осторожно сворачиваю во второй коридор.
Осторожно: плеснет хоть раз — и взвою, взвою!
Вот две ступеньки вниз. Толкнула дверь налево, и — в учебной.
Дальше комната её, Анны Амосовны. Верное чутье толкает меня туда нести свой вой, туда, за её ширмочку, на её кровать.
Кто подумает, что я волею ближусь к тому, от чего бежала, чтобы прятаться?
В уголке изголовия, отодвинув две больших подушки и прикрыв себя ими, я внезапно была притиснута большою тишиною…
И вой не состоялся.
Но придавило сердце, как плоской, широкой ладонью. Даже прихлопнуло. Казалось, по нему, не по серенькой мошке-пылинке, а по сердцу моему, — провела близорукой, тяжелой рукой моя воспитательница, и в нём раздавила в невидимый почти, такой крошечный, сырой комочек — мошку.
