И кто, въ избыткѣ ощущеній,
Когда кипитъ и стынетъ кровь,
Не вѣдалъ вашихъ искушеній,
Самоубійство и любовь!Ѳ. Тютчевъ.
Своей улыбкой, странно-длительной,
Глубокой тѣнью черныхъ глазъ,
Онъ часто, юноша плѣнительный,
Обворожаетъ, скорбныхъ, насъ.
Въ ночномъ кафэ, гдѣ электрическій
Свѣтъ обличаетъ и томитъ,
Онъ рѣчью, дьявольски-логической,
Вскрываетъ въ жизни нашей стыдъ.
Онъ въ вечеръ одинокій — вспомните, —
Когда глухіе сны томятъ,
Какъ врачъ искусный, въ нашей комнатѣ
Намъ подаетъ въ стаканѣ ядъ.
Онъ въ темный часъ, когда, какъ оводы,
Жужжатъ мечты про боль и ложь,
Намъ шепчетъ роковые доводы
И въ руку всовываетъ ножъ.
И кто, в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений,
Самоубийство и любовь!Ф. Тютчев.
Своей улыбкой, странно-длительной,
Глубокой тенью черных глаз,
Он часто, юноша пленительный,
Обворожает, скорбных, нас.
В ночном кафе, где электрический
Свет обличает и томит,
Он речью, дьявольски-логической,
Вскрывает в жизни нашей стыд.
Он в вечер одинокий — вспомните, —
Когда глухие сны томят,
Как врач искусный, в нашей комнате
Нам подает в стакане яд.
Он в темный час, когда, как оводы,
Жужжат мечты про боль и ложь,
Нам шепчет роковые доводы
И в руку всовывает нож.
