Тѣмъ взоромъ. Можно было бъ годы
Стоять предъ идоломъ и углублять
Свой взоръ въ его, свой духъ въ его сознанье,
И были бъ безконечны переходы
По міру тайнъ блуждающей души…
А у другой стѣны, напротивъ, жалко,
Весь скорченный, простертъ былъ полутрупъ, —
Красивый, стройный юноша, хозяинъ
Подземнаго жилища. Онъ одѣтъ
Былъ въ черный фракъ, въ петлицѣ бился ландышъ,
Но грудь сорочки вся была въ крови
И близъ валялась бритва. Было видно,
Что горло перерѣзалъ онъ себѣ.
Его глаза сознательно смотрѣли,
Была въ нихъ гордость и почти усмѣшка,
Хоть губы были болью сведены,
Но говорить не могъ онъ. Свѣтъ фонарный
Пятналъ его безкровное лицо
И судорожно сдавленные пальцы.
Мы подняли его и понесли,
Но прежде, чѣмъ дошли до внѣшней двери,
Безъ дрожи и безъ крика онъ скончался.
1910.
Тем взором. Можно было б годы
Стоять пред идолом и углублять
Свой взор в его, свой дух в его сознанье,
И были б бесконечны переходы
По миру тайн блуждающей души…
А у другой стены, напротив, жалко,
Весь скорченный, простерт был полутруп, —
Красивый, стройный юноша, хозяин
Подземного жилища. Он одет
Был в черный фрак, в петлице бился ландыш,
Но грудь сорочки вся была в крови
И близ валялась бритва. Было видно,
Что горло перерезал он себе.
Его глаза сознательно смотрели,
Была в них гордость и почти усмешка,
Хоть губы были болью сведены,
Но говорить не мог он. Свет фонарный
Пятнал его бескровное лицо
И судорожно сдавленные пальцы.
Мы подняли его и понесли,
Но прежде, чем дошли до внешней двери,
Без дрожи и без крика он скончался.
1910.
