Ты замыслъ, гордо-необычный,
Какъ новый міръ, таилъ въ себѣ,
И ты, пришлецъ косноязычный,
Царю пророчилъ о судьбѣ.
Пастухъ, — ты требовалъ народа,
Рабъ, — совершалъ ты чудеса.
Тебѣ содействуя, природа
Тьмой облекала небеса.
Вчера преступникъ, нынче принятъ
Какъ вождь, ты былъ гордыни полнъ:
Ты зналъ, что жезлъ взнесешь, и сгинетъ
Погоня межъ взметенныхъ волнъ.
Но что жъ, несытый, ты замыслилъ?
Тысячелѣтій длинный строй
Ты взмѣрилъ, взвѣсилъ и исчислилъ,
Какъ свой удѣлъ, какъ жребій свой.
Народъ пастушій и бездомный,
Толпу, бродящую въ пескахъ,
На подвигъ страшный и огромный
Ты дерзостно обрекъ въ вѣкахъ.
Сказалъ: „Ты сломишь всѣ препоны!
„Весь этотъ міръ, онъ — мой, онъ нашъ!
„Я дамъ тебѣ мои законы, —
„Ты ихъ вселенной передашь!
Ты замысл, гордо-необычный,
Как новый мир, таил в себе,
И ты, пришлец косноязычный,
Царю пророчил о судьбе.
Пастух, — ты требовал народа,
Раб, — совершал ты чудеса.
Тебе содействуя, природа
Тьмой облекала небеса.
Вчера преступник, нынче принят
Как вождь, ты был гордыни полн:
Ты знал, что жезл взнесешь, и сгинет
Погоня меж взметенных волн.
Но что ж, несытый, ты замыслил?
Тысячелетий длинный строй
Ты взмерил, взвесил и исчислил,
Как свой удел, как жребий свой.
Народ пастуший и бездомный,
Толпу, бродящую в песках,
На подвиг страшный и огромный
Ты дерзостно обрек в веках.
Сказал: «Ты сломишь все препоны!
Весь этот мир, он — мой, он наш!
Я дам тебе мои законы, —
Ты их вселенной передашь!
