Среди дѣтей, на мраморной ступени,
Она сидѣла, голову склоня.
Ложились на сѣдыя косы тѣни,
Дрожалъ на пальцахъ алый отблескъ дня.
Онъ тихо подошелъ, сталъ у колонны,
И робкимъ голосомъ промолвилъ: „Мать!“
Не покачнулся ликъ ея склоненный,
Лишь губы что-то начали шептать.
Онъ, наклонясь, сказалъ ей: „Неужели
Ты сына не узнала? это — онъ!“
Ея, какъ будто, щеки поблѣднѣли,
И шопотъ разслыхалъ я: „Тотъ же сонъ,
Желанный сонъ. Мой милый, мой далекій!
Будь, будь со мной, хотя бы лишь во снѣ!“
И дальше въ ночь пошелъ онъ, одинокій,
А горъ вершины были всѣ въ огнѣ.
Среди детей, на мраморной ступени,
Она сидела, голову склоня.
Ложились на седые косы тени,
Дрожал на пальцах алый отблеск дня.
Он тихо подошел, стал у колонны,
И робким голосом промолвил: «Мать!»
Не покачнулся лик ее склоненный,
Лишь губы что-то начали шептать.
Он, наклонясь, сказал ей: «Неужели
Ты сына не узнала? это — он!»
Ее, как будто, щеки побледнели,
И шепот расслыхал я: «Тот же сон,
Желанный сон. Мой милый, мой далекий!
Будь, будь со мной, хотя бы лишь во сне!»
И дальше в ночь пошел он, одинокий,
А гор вершины были все в огне.
