все это, конечно, временное и проходящее… но, сами знаете, каковы люди… Конкуренція, завистники… Теперь доктора посылаютъ на Кавказъ, на цѣлебныя воды… Какъ поѣдешь?.. Вещи, какія были, заложены… Словомъ…
Словомъ, Цвѣтъ написалъ ему чекъ на двѣ тысячи. Но прощаясь, онъ на мгновеніе задержалъ руку регента и спросилъ его робкимъ, тихимъ, почти умоляющимъ голосомъ:
— Подождите… Мнѣ измѣнила память… Подождите минуточку… Ахъ, чортъ…—Онъ усиленно потеръ лобъ.—Никакъ не могу… Да гдѣ же, наконецъ, мы встрѣчались?
— Помилуйте! Господинъ Цвѣтъ! Да какъ же это? Я у Знаменья регентовалъ. Неужели не помните? Вы же у меня въ хорѣ изволили пѣть. Первымъ теноромъ. Вспоминаете? Чудесный былъ у васъ голосокъ… Какъ это вы прелестно соло выводили «Благослови душе моя« іеромонаха Ѳеофана. Нѣтъ? Не вспоминаете?
Точно дальняя искорка среди ночной темноты, сверкнулъ въ головѣ Цвѣта обрывокъ картины: клиросъ, запахъ ладана, живые огни тонкихъ восковыхъ свѣчей, ярко освѣщенныя ноты, шорохи и звуки шевелящейся сзади толпы, тонкое пѣвучее жужжаніе камертона… Но огонекъ сверкнулъ и погасъ, и опять ничего не стало, кромѣ мрака, пустоты, головной боли и томной, раздражающей, обморочной тоски въ сердцѣ.
Цвѣтъ закрылъ лицо обѣими руками и глухо простоналъ:
— Извините… Я не могу больше… Уйдите скорѣе…
Ему страшно и скучно было оставаться одному, и онъ весь этотъ день безцѣльно мыкался по городу. Завтракалъ у Массью, обѣдалъ въ Европейской. Въ промежуткѣ между завтракомъ и обѣдомъ заѣхалъ на репетицію въ опереточный театръ и, сидя въ ложѣ пустого темнаго зала, безсмысленно глядѣлъ на еле освѣщенную сцену, гдѣ толклись въ обыкновенныхъ домашнихъ платьяхъ актеры и актрисы и вяло, деревянными голосами, точно спросонья, что-то бормотали. Купилъ у Дюрана нитку жемчуга и завезъ ее Аннунціатѣ Бенедетти, той хорошенькой цирковой артисткѣ, которая однажды, по его, какъ онъ думалъ, винѣ, упала съ проволоки. Сидѣлъ около часу въ читальнѣ клуба съ газетой въ рукѣ, устремивъ взоръ въ одно объявленіе, и все не могъ понять, что это такое значитъ: «Маникюръ и педикюръ, мадамъ Пеляжи Хухрикъ, у себя и на дому«. У него было такое тяжелое, безпокойное и
