Когда онъ шелъ къ выходу, то даже съ опущенными глазами, чувствовалъ, что всѣ глаза устремлены на него. Вверху, въ ложѣ кто-то захлопалъ въ ладоши. А вдругъ это она, Варвара Николаевна,—подумалъ почему-то Цвѣтъ. Но ему такъ стыдно было за свой позорный выигрышъ, что онъ не осмѣлился поднять голову. А сердце забилось, забилось.
Все, что я здѣсь пишу, я пишу по устному, не особенно связному разсказу Цвѣта. Но я давно уже какъ-будто слышу голосъ читателя, нетерпѣливо спрашивающій: да что же это—явь или сонъ? И если сонъ, то когда онъ кончится.
Очень скоро. Мы идемъ быстрыми шагами къ концу и я постараюсь излагать дальнѣйшія событія въ самомъ укороченномъ темпѣ. За то, что все приключившееся съ нашимъ героемъ произошло на самомъ дѣлѣ, я не стану ручаться, хотя на послѣдокъ все-таки приберегаю одинъ, два факта, которые какъ-будто свидѣтельствуютъ, что не все въ похожденіяхъ Цвѣта оказалось сномъ, или празднымъ вымысломъ. А, впрочемъ, кто скажетъ намъ, гдѣ граница между сномъ и бодрствованіемъ? Да и на много ли разнится жизнь съ открытыми глазами отъ жизни съ закрытыми? Развѣ человѣкъ, одновременно, слѣпой, глухой и нѣмой, и лишенный рукъ и ногъ не живетъ? Развѣ во снѣ мы не смѣемся, не любимъ, не испытываемъ радостей и ужасовъ, иногда гораздо болѣе сильныхъ, чѣмъ въ разсѣянной дѣйствительности? И что такое, если поглядимъ глубоко, вся жизнь человѣка и человѣчества, какъ не краткій, узорчатый и вѣроятно, напрасный сонъ? Ибо—рожденіе наше случайно, зыбко наше бытіе и лишь вѣчный сонъ непреложенъ.
Цвѣтъ надѣлалъ цѣлый рядъ глупостей. Вечеромъ послѣ скачекъ, еще томясь стыдомъ и жалостью отъ своего выигрыша, онъ вдругъ вспомнилъ грубый окрикъ Валдалаева, разозлился заднимъ числомъ и, по совѣту возликовавшаго Тоффеля, послалъ хриплому великану вызовъ на дуэль. Секунданты, драгунскій безусый корнетъ и молодой польскій поддѣльный графчикъ—привезли согласіе Валдалаева и передали даже его подлинныя слова. Онъ сказалъ
