Два пассажирскихъ поѣзда почти одновременно подошли съ разныхъ сторонъ къ станціи. Надо было прощаться. Нѣжный сердцемъ Цвѣтъ затуманился. Крѣпко пожимая руку Василія Васильевича, онъ вдругъ почувствовалъ непреодолимое желаніе подарить ему что-нибудь на память, но ничего не могъ придумать кромѣ тикавшихъ у него въ карманѣ старыхъ дешевенькихъ томпаковыхъ часовъ съ вытертыми и позеленѣвшими отъ времени крышками. Однако онъ сообразилъ, что и этотъ дешевый предметъ можетъ оказаться кстати: по дорогѣ веселый почтальонъ уморительно разсказывалъ о томъ, какъ на дняхъ, показывая знакомымъ дѣвицамъ замѣчательный фокусъ и «таинственный факиръ, или яичница въ шляпѣ«, онъ вдребезги разбилъ свои анкерные стальные часы кухоннымъ пестикомъ.
«Неважная штучка мои часы«—подумалъ Цвѣтъ,—«а всетаки память. И брелочекъ при немъ, сердоликовая печатка… можно отдать вырѣзать начальныя буквы имени и фамиліи, или пронзенное сердце…«
Онъ сказалъ ласково:
— Вы прекрасный спутникъ. Если бы мнѣ не ѣхать, мы съ вами навѣрно подружились бы. Не откажитесь же принять отъ меня на добрую память вотъ этотъ предметъ…
И, опуская пальцы въ жилетный карманъ, онъ добавилъ, чтобы затушевать незначительность дара легкой шуткой:
…вотъ этотъ золотой фамильный хронометръ съ брилліантовымъ брелкомъ…
— Го-го-го!—добродушно захохоталъ почтальонъ. Если не жалко, то что же, я, по совѣсти, не откажусь.
И Цвѣтъ самъ выпучилъ глаза отъ изумленія, когда съ трудомъ вытащилъ на свѣтъ божій огромный, старинный прекрасный золотой хронометръ, работы отличнаго англійскаго мастера Нортона. Случайно притиснутая матеріей, пружинка сообщилась съ боемъ, и часы мелодично принялись отзванивать двѣнадцать. Къ часамъ былъ на тонкой золотой цѣпочкѣ-ленточкѣ прикрѣпленъ черный эмалевый перстенекъ съ небольшимъ брилліантомъ, засверкавшимъ на солнцѣ, какъ чистѣйшая капля росы.
— Извините… такая дорогая вещь—пролепеталъ смущенный почтальонъ.—Мнѣ, право, совѣстно.
Но удивленіе уже покинуло Цвѣта. «Вѣроятно, по разсѣянности захватилъ дядины. Все равно, пустяки,—подумалъ онъ
