дилъ жалобный визгъ. И вся крысиная морда была поразительно похожа на чье-то очень знакомое лицо. «Мефодій Исаевичъ Тоффель!« мелькнуло быстро въ памяти Цвѣта.—Меф-ис-тоффель!
Онъ замахнулся палкой и крикнулъ на весь домъ.
— Кш! проклятый! Брысь! Афро-Аместигонъ!
Онъ самъ не зналъ, почему у него назвалось это фантастическое имя. Но крыса тотчасъ же исчезла, точно растаяла. Вмѣсто нея изъ темноты выдвинулась огромной величины козлиная голова, съ дрожащей бородой, съ выпученными фосфорическими глазищами, съ шевелящими губами, мерзко и страшно похожими на человѣческое лицо. Отвратительно и остро запахло въ комнатѣ козлинымъ потомъ.
— Мэ-э-э!… угрожающе заблеялъ козелъ и наклонилъ рога.
— Ахъ, такъ?—крикнулъ въ иступленіи Цвѣтъ.—Афро-Аместигонъ!
Изъ всей силы онъ пустилъ тяжелой палкой въ козлиную морду. Но не попалъ. Ударъ пришелся по огненному шару. Раздался страшный грохотъ, точно взорвался пороховой погребъ. Ослѣпительное пламя рванулось къ потолку. Сѣрный удушливый ураганъ дохнулъ на Цвѣта.
И онъ потерялъ сознаніе.
Должно бытъ отъ усталости и перенесенныхъ волненій съ нимъ приключился длительный обморокъ, перешедшій потомъ, самъ собою, въ глубокій каменный сонъ. Проснулся онъ потому, что узенькій солнечный лучъ, пробившійся длинной золотой спицей сквозь круглую молеѣдину въ темно-вишневой занавѣси окна, долго скользилъ по шеѣ, по губамъ, и по носу Цвѣта, пока, наконецъ, не уперся ему въ глазъ и защекоталъ своимъ жгучимъ прикосновеніемъ.
Цвѣтъ зажмурился, чихнулъ, открылъ глаза и сразу почувствовалъ себя такимъ бодрымъ, свѣжимъ, легкимъ и ловкимъ, какъ-будто бы все его тѣло потеряло вѣсъ, какъ будто кто-то внезапно снялъ съ его груди и спины долго стѣснявшую тяжесть, какъ-будто ему вдругъ стало девять лѣтъ, когда люди болѣе склонны летать, чѣмъ передвигаться по землѣ.
Онъ вовсе не удивился тому, что проснулся одѣтымъ и лежащимъ не въ лабораторіи, а въ смежной спальной комнатѣ, на широкомъ
