вина воротъ пошатнулась на своихъ ржавыхъ петляхъ и протяжно заскрипѣла.
«Точь въ точь, какъ голосъ Тоффеля«,—подумалъ Цвѣтъ. И въ тотъ же мигъ разсердился на себя за это назойливое воспоминаніе.
— А, ну, сѣдайте, панычу, скорійше и поидеме до села,—сказалъ хохолъ.
Опять пришлось переправляться черезъ плотину и подыматься вверхъ въ Червоное. Послѣ долгихъ розысковъ, наводившихъ суевѣрный ужасъ на простодушныхъ поселянъ, Цвѣтъ отыскалъ, наконецъ, слѣдъ ключей, которые, оказалось, хранились уже много лѣтъ у церковнаго сторожа. Сообщилъ ему объ этомъ священникъ. У него Иванъ Степановичъ немного передохнулъ и даже выпилъ чашку чая, пока толстопятая дивчина Гапка бѣгала за сторожемъ.
Батюшка говорилъ, поглаживая рукой пышную, сѣдѣющую бороду и сверля Цвѣта острыми, маленькими, опухшими глазками:
— Какъ человѣкъ, до извѣстной степени, интеллигентный, я отнюдь не раздѣляю глупыхъ народныхъ примѣтъ и темныхъ суевѣрій. Но, какъ лицо духовное, не могу не свидѣтельствовать о томъ, что въ твореніяхъ отцовъ церкви упоминается и даже неоднократно о всевозможныхъ козняхъ и ухищреніяхъ князя тьмы для уловленія въ свои сѣти слабыхъ душъ человѣческихъ. И потому, во избѣжаніе всякихъ кривотолковъ и разныхъ бабьихъ забубоновъ, позволяю себѣ предложить вамъ хоть на сію ночь мое гостепріимство. Постелятъ вамъ вотъ здѣсь, въ гостиной, на диванчикѣ. Не весьма роскошно и, пожалуй, узковато, но извините, чѣмъ богаты… А домъ успѣете осмотрѣть завтра утромъ. Поглядите, какая темь на дворѣ.
Цвѣтъ обернулся къ окнамъ. Онѣ были черны. Ему хотѣлось принять предложеніе священника, потому что изморенное дорогой тѣло просило отдыха и сна, но какое-то властное и томительное любопытство неудержимо тянуло его назадъ въ старый заброшенный домъ. Онъ поблагодарилъ и отказался.
Пришелъ церковный сторожъ, древній маленькій старичокъ, уже не сѣдой, а какой-то зеленоватый, и такъ скрюченный ревматизмомъ, что казалось все время собирается стать на четвереньки. Въ рукахъ онъ держалъ большой фонарь и связку огромныхъ ржа-
