только хоть на мгновеніе возвратиться мыслью къ конечной цѣли поѣздки, къ этому далекому имѣнію, свалившемуся на него точно съ неба, какъ тотчасъ же передъ нимъ вставалъ энергичный лукавый и рѣзкій ликъ этого удивительнаго ходатая по дѣламъ—Тоффеля, и появлялся онъ не въ зрительной памяти, гдѣ-то тамъ, внутри мозга, а показывался вьявь, такъ сказать, живьемъ. Онъ мелькалъ своимъ крючконосымъ, крутобровымъ профилемъ повсюду: то на платформѣ среди суетливой станціонной толпы, то въ буфетѣ 1-го класса въ видѣ шмыгливаго вокзальнаго лакея, то воплощался въ затылкѣ, спинѣ и походкѣ поѣздного контролера. «Просто какое-то навожденіе,—думалъ тревожно Цвѣтъ.—Неужели такъ прочно запечатлѣлся въ моей душѣ этотъ странный человѣкъ, что я, даже отдѣленный отъ него большимъ пространствомъ, все-таки брежу имъ такъ сильно и такъ часто.«
Къ концу вторыхъ сутокъ Цвѣтъ сошелъ на станціи Горынище и нанялъ за три рубля сивоусаго дюжаго хохла до Червонаго. Когда Цвѣтъ по дорогѣ объяснилъ, что ему надо не въ деревню, а въ усадьбу, возница обернулся и нѣкоторое время разсматривалъ его съ пристальнымъ и безцеремоннымъ любопытствомъ.
— Такъ-таки до самого, до паньского фольварку?—спросилъ онъ, наконецъ, недовѣрчиво.—До того Цвита, що вмеръ?
— Да, въ имѣніе, въ господскій домъ,—подтвердилъ Иванъ Степановичъ.
— Эге жъ.—Старикъ чмокнулъ на лошадей губами.—А вы сами изъ какихъ будете?
Цвѣтъ разсказалъ вкратцѣ о себѣ. Упомянулъ и о наслѣдствѣ и о родствѣ. Старикъ медленно покачалъ головой.
— Эхъ, не доброе діло… Не фалю.
— Почему не хвалите, дядя?
— А такъ… Не хо̀чу…
И замолчалъ. Такъ они въ безмолвіи проѣхали около двѣнадцати верстъ до села Червонаго, раскинувшагося своими бѣлыми мазанками и кудрявой зеленью садовъ на высокомъ холмѣ надъ свѣтлой рѣчонкой, свернули черезъ плотину и подъѣхали къ усадьбѣ, къ чугуннымъ сквознымъ воротамъ, распахнутымъ настежь и криво висѣвшимъ на красныхъ кирпичныхъ столбахъ. Отъ нихъ вела внутрь заросшая дорога, посрединѣ густой аллеи изъ древнихъ могучихъ тополей. Вдали сѣрѣла постройка, бѣлѣли колонны, и
