кренделемъ. Изрѣдка совершалъ онъ прогулки на Вербы, на Троицкое катанье, на балаганы, на ледоходъ и на Іордань и разъ въ годъ ходилъ въ театръ на какую-нибудь сильную, патріотическую пьесу, гдѣ было побольше дѣйствій, а также слезъ, криковъ и порохового дыма.
Была у него одна невинная страстишка, а, пожалуй, даже призваніе—разгадывать въ журналахъ и газетахъ всевозможные ребусы, шарады, ариѳмографы, картограммы и прочую путаную белиберду. Въ этой пустяковой области Цвѣтъ отличался несомнѣннымъ, выдающимся, исключительнымъ талантомъ, и много было случаевъ что онъ для своихъ товарищей и знакомыхъ, выписывающихъ недорогія еженедѣльныя изданьица, разгадывалъ, шутя, сложныя премированныя задачи. Высокимъ мастеромъ былъ онъ также въ чтеніи всевозможныхъ секретныхъ шифровъ, и объ этомъ странномъ дарованіи Ивана Степановича наша правдивая, хотя и неправдоподобная повѣсть разказываетъ не случайно, а съ нарочитымъ подчеркиваніемъ, которое станетъ яснымъ въ дальнѣйшемъ изложеніи.
Изрѣдка, въ праздничные дни, подъ вечерокъ, заходилъ Цвѣтъ—и то по особо настойчивымъ приглашеніямъ—въ одинъ трактирный низокъ подъ названіемъ «Бѣлыя Лебеди«. Тамъ иногда собирались почтамтскіе, консисторскіе, благочинскіе и сиротскіе чиновники, а также семинаристы и кое-кто изъ соборныхъ пѣвчихъ—голосистая, хорошо сладившаяся, опытная въ хоровомъ пѣніи компанія. Толстый и суровый хозяинъ, господинъ Нагурный, страстный обожатель умилительныхъ церковныхъ пѣснопѣній, охотно отводилъ на эти случаи просторный «банкетный« кабинетъ. Пѣлись старинныя русскія пѣсни, кое-что изъ малорусскаго репертуара, особенно изъ «Запорожца за Дунаемъ«, но чаще—церковное, строгаго стиля, вродѣ «Чертогъ Твой вижду«, «Егда славніи ученицы« или изъ бахметьевскаго обихода греческіе распѣвы. Регентовалъ обычно великій знатокъ Среброструновъ отъ Знаменія, а октаву держалъ самъ знаменитый и препрославленный Сугробовъ, бродячій октавистъ, горькій пьяница и сверхъестественной глубины басъ. Хозяину Нагурному пѣть разъ навсегда было строго запрещено, вслѣдствіе полнаго отсутствія голоса и слуха. Онъ только дирижировалъ головой, дѣлалъ то скорбное, то строгое, то восторженное лицо, закатывалъ глаза, хлюпалъ носомъ и—старый потертый крокодилъ—плакалъ настоящими, въ орѣхъ величиною, слезами. И часто, разнѣжившись, ставилъ выпивку и закуску.
