она и попросила тамъ ночлега. И она брела все дальше и дальше, словно отверженная и людьми, и Богомъ. Дитя дрожало на ея рукахъ отъ холода, а прикрыть его, закутать потеплѣе, было нечѣмъ. Она горько заплакала… Потомъ опустилась на землю, положила на снѣгу ребенка и рыдая пошла прочь. Великая мать всего живущаго, мать природа, покрыла младенца густою пеленою мягкаго, бѣлаго снѣга, пеленой этой согрѣла его, подъ нею же и усыпила его на вѣки…
… Когда Ципра стояла передъ судомъ она сказала:
— Я совершила великій грѣхъ, полюбивъ христіанина; не хотѣла я, чтобъ дитя мое жило и, живя, было мнѣ вѣчнымъ укоромъ въ этомъ грѣхѣ.
Въ этомъ и заключалось все, чѣмъ она себя оправдывала.
Конечно, судьи не приняли, не поняли такого оправданія. Они не поняли Ципру, да и какъ бы могли они ее понять?…
она и попросила там ночлега. И она брела всё дальше и дальше, словно отверженная и людьми, и Богом. Дитя дрожало на её руках от холода, а прикрыть его, закутать потеплее, было нечем. Она горько заплакала… Потом опустилась на землю, положила на снегу ребенка и рыдая пошла прочь. Великая мать всего живущего, мать природа, покрыла младенца густою пеленою мягкого, белого снега, пеленой этой согрела его, под нею же и усыпила его на веки…
… Когда Ципра стояла перед судом она сказала:
— Я совершила великий грех, полюбив христианина; не хотела я, чтоб дитя мое жило и, живя, было мне вечным укором в этом грехе.
В этом и заключалось всё, чем она себя оправдывала.
Конечно, судьи не приняли, не поняли такого оправдания. Они не поняли Ципру, да и как бы могли они ее понять?…
