— Нисколько! — пояснилъ Пинчевъ. — Когда старуха упрекнула его въ томъ-же онъ ей откровенно сказалъ: «я не клялся Богомъ Израильскимъ не выдавать твоего средства, а клялся только Богу Израильскому не выдавать его. Чего же ты хочешь отъ меня? Я и выдалъ его не Богу Израильскому а только людямъ.
Минчевъ открылъ свои прекрасные, темные, задумчивые глаза, сохранившіе до сихъ поръ ту же способность добродушно-иронически улыбаться. Слабымъ голосомъ, но отчеканивая каждое слово проговорилъ онъ:
— Пинчевхенъ! Этотъ раввинъ Іонохонъ упомянутъ отнюдь не въ качествѣ образчика добродѣтельнаго мужа, примѣру котораго нужно слѣдовать. Совсѣмъ наоборотъ! Не можетъ же напр. въ патріархѣ Яковѣ служить примѣромъ именно только та черта, которая приводится въ разсказѣ объ обманѣ имъ слѣпаго отца! Вѣдь не для поощренія же обмана вообще оно разсказано!
— Онъ начинаетъ осуждать святыхъ мужей! — закричалъ Пинчевъ. — Вотъ человѣкъ!
— Во все я не осуждаю святыхъ мужей, а осуждаю только дурной поступокъ раввина Іонохона, — проговорилъ Минчевъ яснымъ голосомъ. — Я утверждаю, что самая мораль еврейскаго вѣроученія чиста и прозрачна какъ хрусталь. Никто не въ правѣ сказать что глаза его не видятъ этой истинной морали; по крайней мѣрѣ благочестивый человѣкъ, блюдущій Бога въ сердцѣ своемъ, не скажетъ такъ. «Ты не долженъ въ сердцѣ своемъ имѣть другаго Бога кромѣ Еди-
— Нисколько! — пояснил Пинчев. — Когда старуха упрекнула его в том же он ей откровенно сказал: «я не клялся Богом Израильским не выдавать твоего средства, а клялся только Богу Израильскому не выдавать его. Чего же ты хочешь от меня? Я и выдал его не Богу Израильскому, а только людям.
Минчев открыл свои прекрасные, темные, задумчивые глаза, сохранившие до сих пор ту же способность добродушно-иронически улыбаться. Слабым голосом, но отчеканивая каждое слово проговорил он:
— Пинчевхен! Этот раввин Ионохон упомянут отнюдь не в качестве образчика добродетельного мужа, примеру которого нужно следовать. Совсем наоборот! Не может же напр. в патриархе Якове служить примером именно только та черта, которая приводится в рассказе об обмане им слепого отца! Ведь не для поощрения же обмана вообще оно рассказано!
— Он начинает осуждать святых мужей! — закричал Пинчев. — Вот человек!
— Вовсе я не осуждаю святых мужей, а осуждаю только дурной поступок раввина Ионохона, — проговорил Минчев ясным голосом. — Я утверждаю, что самая мораль еврейского вероучения чиста и прозрачна как хрусталь. Никто не вправе сказать что глаза его не видят этой истинной морали; по крайней мере благочестивый человек, блюдущий Бога в сердце своем, не скажет так. «Ты не должен в сердце своем иметь другого Бога кроме Еди-
