ка, покраснѣвъ отъ обиды и сдѣлавшись отъ того еще болѣе хорошенькой женщиной, начинала наступать на своего мужа, то Минчевъ быстро выходилъ вонъ, вскакивалъ на лошадь и быстро мчался въ городокъ, туда, гдѣ красовалась росписная вывѣска надъ магазиномъ Пинчева.
Если Минчеву случалось ѣхать въ городъ съ какимъ нибудь помѣщикомъ-пассажиромъ, который желалъ отдохнуть въ гостинницѣ Бѣлаго Орла, то прежде столь аккуратный, столь усердный Минчевъ, не давалъ теперь себѣ труда даже разпречъ лошадей; поручивъ и экипажъ, и лошадей, гостинному дворнику, бѣжалъ онъ къ Пинчеву, который обыкновенно сидѣлъ на каменной скамейкѣ у своего дома, шилъ какое нибудь платье; едва завидя Минчева, Пинчевъ начиналъ чуть не дрожать отъ волненія; дыханіе спиралось въ его груди.
Когда помѣщику-пассажиру требовалось выѣхать домой, оказывалось, что бричка стоитъ у воротъ, но лошади не только не были запряжены, но даже они еще и не выведены изъ конюшни. Польскій панъ начиналъ злобно дымить своей трубкой, пуская изъ нея цѣлыя облаки синеватаго дыма и ругаться отъ нетерпѣнія.
— Пёсья кровь! Куда дѣвался этотъ жидъ проклятый? — кричалъ онъ.
— Иду, иду! — слышался голосъ Минчева, который велъ лошадей и въ тоже время продолжалъ свою бесѣду съ шедшимъ за нимъ Пинчевымъ. — Мы должны слушать, терпѣть и молчать.
— Гдѣ-же это написано? — съ азартомъ приста-
ка, покраснев от обиды и сделавшись от того еще более хорошенькой женщиной, начинала наступать на своего мужа, то Минчев быстро выходил вон, вскакивал на лошадь и быстро мчался в городок, туда, где красовалась расписная вывеска над магазином Пинчева.
Если Минчеву случалось ехать в город с каким нибудь помещиком-пассажиром, который желал отдохнуть в гостинице Белого Орла, то прежде столь аккуратный, столь усердный Минчев не давал теперь себе труда даже распреч лошадей; поручив и экипаж, и лошадей, гостинному дворнику, бежал он к Пинчеву, который обыкновенно сидел на каменной скамейке у своего дома, шил какое нибудь платье; едва завидя Минчева, Пинчев начинал чуть не дрожать от волнения; дыхание спиралось в его груди.
Когда помещику-пассажиру требовалось выехать домой, оказывалось, что бричка стоит у ворот, но лошади не только не были запряжены, но даже они еще и не выведены из конюшни. Польский пан начинал злобно дымить своей трубкой, пуская из неё целые облаки синеватого дыма и ругаться от нетерпения.
— Пёсья кровь! Куда девался этот жид проклятый? — кричал он.
— Иду, иду! — слышался голос Минчева, который вел лошадей и в тоже время продолжал свою беседу с шедшим за ним Пинчевым. — Мы должны слушать, терпеть и молчать.
— Где же это написано? — с азартом приста-
