жилъ Минчевъ. Увидя Эстерку вышедшую на встрѣчу проѣзжему, Минчевъ хотѣлъ было сколь возможно скоро промчаться мимо шинка и даже съ этой цѣлью принялся нахлестывать своихъ лошадокъ; но юный франтъ, при видѣ хорошенькой дѣвушки, стоящей въ ожидательной позѣ у двери шинка, приказалъ остановиться.
Дѣлать нечего! Пришлось заворотить лошадей къ шинку и остановиться; разумѣется при этомъ Минчевъ не приминулъ такъ ловко въѣхать въ грязную лужу, чернѣвшую словно морская пучина, что покоившіяся въ ней утки Блаувейса съ крикомъ заторопились бѣжать во всѣ стороны, спасаясь отъ неминуемой погибели, а юный франтъ, сидѣвшій въ экипажѣ, одѣтый по послѣдней парижской модѣ, подвитой, напомаженный и раздушенный, получилъ себѣ хорошую порцію грязныхъ брызгъ. Едва поссажиръ выпрыгнулъ изъ брички какъ Минчевъ сдѣлался по обыкновенію глухъ и нѣмъ.
Такимъ образомъ онъ казалось не слышалъ какъ польскій фертикъ напѣвалъ Эстеркѣ всякіе комплименты, какъ онъ сравнивалъ ее съ той еврейской Венерой, что оковала цѣпями любви польскаго короля Казимира; онъ не видѣлъ какъ юный ухаживатель шутя обнялъ Эстерку за таталію и когда дѣвушка ловко выскользнула изъ его рукъ, шутя же поцѣловалъ ее въ затылокъ. Задумчиво сидѣлъ Минчевъ на козлахъ и какъ будто наблюдалъ, какъ въ небѣ плыли легкія облака и какъ загорались ихъ окраины розоватымъ свѣтомъ подъ лучами заходившаго солнца.
жил Минчев. Увидя Эстерку вышедшую на встречу проезжему, Минчев хотел было сколь возможно скоро промчаться мимо шинка и даже с этой целью принялся нахлестывать своих лошадок; но юный франт, при виде хорошенькой девушки, стоящей в ожидательной позе у двери шинка, приказал остановиться.
Делать нечего! Пришлось заворотить лошадей к шинку и остановиться; разумеется при этом Минчев не приминул так ловко въехать в грязную лужу, черневшую словно морская пучина, что покоившиеся в ней утки Блаувейса с криком заторопились бежать во все стороны, спасаясь от неминуемой погибели, а юный франт, сидевший в экипаже, одетый по последней парижской моде, подвитой, напомаженный и раздушенный, получил себе хорошую порцию грязных брызг. Едва поссажир выпрыгнул из брички как Минчев сделался по обыкновению глух и нем.
Таким образом он, казалось, не слышал как польский фертик напевал Эстерке всякие комплименты, как он сравнивал ее с той еврейской Венерой, что оковала цепями любви польского короля Казимира; он не видел как юный ухаживатель шутя обнял Эстерку за талию и когда девушка ловко выскользнула из его рук, шутя же поцеловал ее в затылок. Задумчиво сидел Минчев на козлах и как будто наблюдал, как в небе плыли легкие облака, и как загорались их окраины розоватым светом под лучами заходившего солнца.
