стаканчикъ контушувки — такъ называется мѣстная водка въ томъ краѣ; онъ боялся водки. Не менѣе чѣмъ передъ водкой робѣлъ Минчевъ и передъ Эстеркой, дочерью Блаувейса, которая, едва только начинало слышаться по дорогѣ громыханіе подъѣзжающаго экипажа, едва раздавались окрикъ кучера и всхрапыванье лошадей, живо и весело выскакивала изъ шинка на встрѣчу проѣзжающимъ, размахивая своими прекрасными черными косами; немедленно проѣзжій получалъ или стаканчикъ, или жестяную чарку, и будь онъ знакомый, иль незнакомый, баринъ, иль простолюдинъ — Эстерка относилась къ нему равно внимательно; на этотъ счетъ въ ея глазахъ всѣ казалось равны; какой нибудь мѣстный крестьянинъ въ замурзаномъ кафтанѣ, какой нибудь ремесленникъ въ истертой касторовой шляпѣ, гусарскій офицеръ франтовато сидящій верхомъ на своемъ лихомъ конѣ, помѣщикъ разъѣзжающій четверней, словомъ всякій, получая изъ рукъ Эстерки стаканчикъ, могъ разсчитывать на милую улыбку, дружелюбную шутку, веселый взглядъ и услужливость молодой дѣвушки. Эстерка была не только хорошенькимъ но — что очень рѣдко между еврейскими дѣвушками — подвижнымъ, бойкимъ, живымъ созданіемъ. Ея добродушное, веселое личико, на которомъ не лежала печать вѣчнаго пребыванія въ комнатномъ воздухѣ, которое не имѣло въ себѣ и тѣни болѣзненности отличающей физіономію польской розы Сарона, ея фигурка не слишкомъ большая, не слишкомъ меленькая, ея стройный, гибкій станъ, все это въ высшей сте-
стаканчик контушувки — так называется местная водка в том крае; он боялся водки. Не менее, чем перед водкой, робел Минчев и перед Эстеркой, дочерью Блаувейса, которая, едва только начинало слышаться по дороге громыхание подъезжающего экипажа, едва раздавались окрик кучера и всхрапыванье лошадей, живо и весело выскакивала из шинка на встречу проезжающим, размахивая своими прекрасными черными косами; немедленно проезжий получал или стаканчик, или жестяную чарку, и будь он знакомый, иль незнакомый, барин, иль простолюдин — Эстерка относилась к нему равно внимательно; на этот счет в её глазах все казалось равны; какой-нибудь местный крестьянин в замурзаном кафтане, какой-нибудь ремесленник в истертой касторовой шляпе, гусарский офицер, франтовато сидящий верхом на своем лихом коне, помещик разъезжающий четверней, словом, всякий, получая из рук Эстерки стаканчик, мог рассчитывать на милую улыбку, дружелюбную шутку, веселый взгляд и услужливость молодой девушки. Эстерка была не только хорошеньким но — что очень редко между еврейскими девушками — подвижным, бойким, живым созданием. Её добродушное, веселое личико, на котором не лежала печать вечного пребывания в комнатном воздухе, которое не имело в себе и тени болезненности отличающей физиономию польской розы Сарона, её фигурка не слишком большая, не слишком меленькая, её стройный, гибкий стан, всё это в высшей сте-
