тѣмъ хоръ воровъ залихватски подхватывалъ припѣвъ пѣсни.
— Смѣйся, смѣйся! Веселись! — поощрялъ Ставровскій несчастную Касю, подавая ей свой стаканъ съ виномъ.
— Я и такъ смѣюсь! — судорожно выговорила она, и выпивъ вино, поперхнулась и закашлялась до того, что все лицо ея сдѣлалось краснымъ.
— А мнѣ было показалось, что ты плакать вздумала, — замѣтилъ паша.
— Нѣтъ, нѣтъ! Я смѣюсь! Развѣ не видишь, какъ я смѣюсь! — и она дѣйствительно улыбнулась, хотя въ то же время слезы текли по ея щекамъ.
— Такъ быть можетъ кто-нибудь и впрямь хочетъ уйти? — спросилъ вдругъ Кирила суровымъ голосомъ. — Я потому спрашиваю, что чуть ли оно не поздно теперь! Вонъ они идутъ.
Воры захохотали и снова грянули хоромъ:
|
„Лупъ-цупъ, лупъ-цупъ! |
Лихая пѣсня раздавалась изъ шинка въ то время, когда община, міръ, словомъ когда вся огромная толпа крестьянъ въ строгомъ молчаніи надвинулась на кабакъ и охватила его тѣснымъ кольцомъ, въ особенности со стороны входной двери. Прошло нѣсколько минутъ молчанія; никто изъ толпы и никто изъ воровъ словно не рѣшался прерывать его. То были мрачныя, тяжелыя минуты. Первымъ нарушилъ ихъ Кирила.
Самымъ беззаботнымъ образомъ, съ одной рукой въ карманѣ панталонъ, съ гитарою въ дру-
тем хор воров залихватски подхватывал припев песни.
— Смейся, смейся! Веселись! — поощрял Ставровский несчастную Касю, подавая ей свой стакан с вином.
— Я и так смеюсь! — судорожно выговорила она, и выпив вино, поперхнулась и закашлялась до того, что всё лицо её сделалось красным.
— А мне было показалось, что ты плакать вздумала, — заметил паша.
— Нет, нет! Я смеюсь! Разве не видишь, как я смеюсь! — и она действительно улыбнулась, хотя в то же время слезы текли по её щекам.
— Так быть может кто-нибудь и впрямь хочет уйти? — спросил вдруг Кирила суровым голосом. — Я потому спрашиваю, что чуть ли оно не поздно теперь! Вон они идут.
Воры захохотали и снова грянули хором:
|
„Луп-цуп, луп-цуп! |
Лихая песня раздавалась из шинка в то время, когда община, мир, словом когда вся огромная толпа крестьян в строгом молчании надвинулась на кабак и охватила его тесным кольцом, в особенности со стороны входной двери. Прошло несколько минут молчания; никто из толпы и никто из воров словно не решался прерывать его. То были мрачные, тяжелые минуты. Первым нарушил их Кирила.
Самым беззаботным образом, с одной рукой в кармане панталон, с гитарою в дру-
