лежу къ числу тѣхъ, которые настоящимъ образомъ живутъ только ночью, когда можно какъ снѣгъ на голову то появиться въ полѣ, гдѣ какъ разъ въ пору учинить охоту за чужими лошадьми, то за спиной прохожаго, гдѣ можно тихо срѣзать его сумку.
— Скажи мнѣ: знаешь ты десять заповѣдей Господнихъ?
Костька окинулъ меня недоумѣвающимъ взглядомъ, причемъ на губахъ его заиграла до странности наивная улыбочка…
— Ничего я не знаю! — пробормоталъ онъ! — Ни про какія Божьи заповѣди! — Ничего и про Бога не знаю!
— Какъ? Ты, доживъ до твоихъ лѣтъ, ничего не знаешь о Богѣ?
— А гдѣ-жъ мнѣ знать, ваша милость? Въ школу я не ходилъ, въ церкви не бывалъ. Ничего я не знаю, кромѣ того, что воровъ наказываютъ, а за что? про это мнѣ никто не говорилъ. Остальные воры захохотали и разомъ осушили свои стаканы.
— А вѣдь это Кася бѣжитъ, чертъ меня подери! — закричалъ глядѣвшій въ окно Ставровскій, хлопнувъ себя по колѣнамъ.
Въ слѣдующее мгновенье въ шинокъ, запыхавшись, вбѣжала бѣдная дѣвушка, возлюбленная паши, блѣдная какъ смерть, еле переводящая дыханіе, съ растрепанными волосами.
— Они идутъ! — кричала она. — Хотятъ… тебя убить!.. Бѣги!.. Бѣги скорѣе! — и она съ рыданіемъ бросилась къ Ставровскому.
лежу к числу тех, которые настоящим образом живут только ночью, когда можно как снег на голову то появиться в поле, где как раз в пору учинить охоту за чужими лошадьми, то за спиной прохожего, где можно тихо срезать его сумку.
— Скажи мне: знаешь ты десять заповедей Господних?
Костька окинул меня недоумевающим взглядом, причем на губах его заиграла до странности наивная улыбочка…
— Ничего я не знаю! — пробормотал он! — Ни про какие Божьи заповеди! — Ничего и про Бога не знаю!
— Как? Ты, дожив до твоих лет, ничего не знаешь о Боге?
— А где ж мне знать, ваша милость? В школу я не ходил, в церкви не бывал. Ничего я не знаю, кроме того, что воров наказывают, а за что? про это мне никто не говорил. Остальные воры захохотали и разом осушили свои стаканы.
— А ведь это Кася бежит, черт меня подери! — закричал глядевший в окно Ставровский, хлопнув себя по коленам.
В следующее мгновенье в шинок, запыхавшись, вбежала бедная девушка, возлюбленная паши, бледная как смерть, еле переводящая дыхание, с растрепанными волосами.
— Они идут! — кричала она. — Хотят… тебя убить!.. Беги!.. Беги скорее! — и она с рыданием бросилась к Ставровскому.
