на дымившіеся, обуглившіеся столбы и ковыряя палочкой кучку горячей золы.
Ѳедосья встала съ камня. Окинувъ взглядомъ толпу и принесенныя ей вещи, она выбрала изъ послѣднихъ суконный кафтанъ, осмотрѣла его съ горькою улыбкой, потомъ взяла одну изъ принесенныхъ же сильно поношенную накидку и медленнымъ движеніемъ всунула руки въ мягкіе рукава избраннаго ею платья; дальше она выбрала башмаки и надѣла ихъ на свои босыя ноги, собрала руками волоса съ лица, завязала ихъ одною косой въ узелъ и, подойдя къ ручью, начала умываться. Потомъ она пошла въ сторону отъ толпы, какъ бы намѣреваясь остаться одна, избѣжать любопытныхъ взоровъ; на перекресткѣ дороги, у подножія стоявшаго тамъ распятія склонилась она, ставъ на колѣни и долго молилась, изрѣдка останавливая взглядъ на главѣ, увѣнчанной терновымъ вѣнцомъ. Наконецъ, твердою поступью, быстрыми шагами возвратилась она къ толпѣ. Невольно смотрѣлъ я на нее въ эту минуту съ сочувствіемъ; она замѣтила очевидно мой взглядъ и, подойдя ближе, съ улыбкой протянула мнѣ руку ладонью кверху.
— Вы можете мнѣ подать теперь крейцеръ, если хотите! — проговорила она. — Я стала нищею.
— Ну, вона! — сочувственнымъ голосомъ проговорилъ старикъ Ярема, бросая грустный взглядъ вокругъ. — Все можно снова выстроить.
— Чѣмъ? Денегъ-то вѣдь нѣтъ ни гроша! — равнодушнымъ, повидимому, тономъ пояснила мельничиха.
на дымившиеся, обуглившиеся столбы и ковыряя палочкой кучку горячей золы.
Федосья встала с камня. Окинув взглядом толпу и принесенные ей вещи, она выбрала из последних суконный кафтан, осмотрела его с горькою улыбкой, потом взяла одну из принесенных же сильно поношенную накидку и медленным движением всунула руки в мягкие рукава избранного ею платья; дальше она выбрала башмаки и надела их на свои босые ноги, собрала руками волоса с лица, завязала их одною косой в узел и, подойдя к ручью, начала умываться. Потом она пошла в сторону от толпы, как бы намереваясь остаться одна, избежать любопытных взоров; на перекрестке дороги, у подножия стоявшего там распятия склонилась она, став на колени и долго молилась, изредка останавливая взгляд на главе, увенчанной терновым венцом. Наконец, твердою поступью, быстрыми шагами возвратилась она к толпе. Невольно смотрел я на нее в эту минуту с сочувствием; она заметила очевидно мой взгляд и, подойдя ближе, с улыбкой протянула мне руку ладонью кверху.
— Вы можете мне подать теперь крейцер, если хотите! — проговорила она. — Я стала нищею.
— Ну, вона! — сочувственным голосом проговорил старик Ярема, бросая грустный взгляд вокруг. — Всё можно снова выстроить.
— Чем? Денег-то ведь нет ни гроша! — равнодушным, по-видимому, тоном пояснила мельничиха.
