все лицо зіяла громадная рана, изъ которой ручьемъ лилась кровь, окрасившая переднюю часть его рубахи и образовавшая вокругъ его головы, на землѣ, цѣлую кровавую лужу. Возлѣ него лежала взломанная красная шкатулка, содержимое которой исчезло.
— Онъ мертвъ! — сказалъ кто-то.
— Кто? — крикнула мельничиха.
— Ларивонъ!
Ѳедосья бросилась къ трупу мужа.
— Должно быть не бревномъ ли какъ-нибудь, не балкой ли его треснуло! — проговорилъ старый Ярема, не разсмотрѣвъ путемъ въ чемъ дѣло. — Видно, какъ онъ доставалъ шкатулку-то, его и ударило! Вонъ и шкатулка возлѣ…
— Полно! — мрачно проговорила мельничиха. — Взгляни на рану-то! Это Кирила его убилъ… Вотъ шкатулка пуста… Онъ же и бумаги укралъ! Значитъ и убилъ, и ограбилъ.
Между тѣмъ мы доканчивали тушить огонь. Хозяйственныя постройки рушились одна задругой, пламя почти спало; скоро отъ всей Ѳедосьпной мельницы остались только торчавшіе столбы, да нѣсколько кучъ, тихо догоравшихъ, частію лишь тлѣвшихъ обломковъ.
Сама мельничиха сидѣла въ сторонкѣ, на камнѣ, сидѣла блѣдная, съ совершенно неподвижнымъ лицомъ, которое отъ поры до времени она закрывала руками; но ни слёзъ, ни жалобъ не слышна было отъ нея.
всё лицо зияла громадная рана, из которой ручьем лилась кровь, окрасившая переднюю часть его рубахи и образовавшая вокруг его головы, на земле, целую кровавую лужу. Возле него лежала взломанная красная шкатулка, содержимое которой исчезло.
— Он мертв! — сказал кто-то.
— Кто? — крикнула мельничиха.
— Ларивон!
Федосья бросилась к трупу мужа.
— Должно быть не бревном ли как-нибудь, не балкой ли его треснуло! — проговорил старый Ярема, не рассмотрев путем в чём дело. — Видно, как он доставал шкатулку-то, его и ударило! Вон и шкатулка возле…
— Полно! — мрачно проговорила мельничиха. — Взгляни на рану-то! Это Кирила его убил… Вот шкатулка пуста… Он же и бумаги украл! Значит и убил, и ограбил.
Между тем мы доканчивали тушить огонь. Хозяйственные постройки рушились одна задругой, пламя почти спало; скоро от всей Федосьпной мельницы остались только торчавшие столбы, да несколько куч, тихо догоравших, частью лишь тлевших обломков.
Сама мельничиха сидела в сторонке, на камне, сидела бледная, с совершенно неподвижным лицом, которое от поры до времени она закрывала руками; но ни слёз, ни жалоб не слышна было от неё.
